Сидеть было тяжело. Акаме давно мечтал о том, чтобы лечь, прижавшись, пускай саднящим, но все же не горящим огнем в отличие от спины, брюхом к подушкам расправленного кресла и провалиться в сон. Держать голову поднятой, а глаза открытыми тоже было не так-то просто. Боль изматывала и изнуряла, а единственным спасением от нее была непроглядная бездна сна, но даже его Нисей еще не заслужил. Повернув голову, Акаме посмотрел на поставленную на стол кастрюлю, несколько не вписывающуюся в композицию из антисептиков, ватных дисков и бинтов. Кастрюля принадлежала еще прошлым хозяевам квартиры и, судя по мелкому цветочному узору, была выбрана хозяйкой. Пытаясь отвлечься от боли и томительного ожидания, когда она усилится в разы, начав сползать с его спины пластами разодранных и пропитавшихся кровью бинтов, Нисей тщетно пытался вспомнить имя или хотя бы фамилию женщины, что готовила в этой кастрюле. Но Акаме упорно не мог этого сделать, невольно начав задаваться вопросом: а озвучивал ли Аояги эту информацию вообще? С Сеймея станется. Он мог счесть за ненужную информацию помнить и поминать тех, кто столь удачно был убит в этих стенах. Считал ли Аояги нужной информацией хоть какие-либо знания о нем? Своем страже. Нисей болезненно поморщился, отворачиваясь от стола, когда за его спиной Сеймей задвигал стулом, усаживаясь поезди и, наверняка, кривя свои губы при виде исполосованной чуть ли не в мясо спины. Опустив голову, Акаме слегка прихватил губами кожу на предплечье лежащий сверху руки. Несмотря на то, что дом был новым, стены в нем были достаточно тонкими. Любой громкий звук неизменно становился достоянием и темой пересудов у соседей. Нисей не знал пришлось ли Аояги за минувшие сутки оправдываться перед любопытством соседей за те врезающие в уши вскрики, но выслушивать их вторую ночь к ряду уж точно никто не захочет. А то, что крик может невольно, но сорваться с его губ, Акаме даже не сомневался. Не сомневался он и в том, что ему станет больнее, после короткого и вкрадчивого "поехали" Сеймея.
Аояги был кропотлив. Даже если прикосновения к окровавленным бинтам и саднящей болью спине были ему неприятны, он не торопился, снова и вновь смачивая наиболее прилипшие к спине бинты теплой водой, пока они не отмокали и сами не ложились к нему в руки. Вопреки ожиданиям Нисея, боли стало не на много больше. Сеймей - нарочно или нет, Акаме было трудно об этом судить - отгораживал стража от нее, стараясь действовать с минимальным приложением сил. Миллиметр за миллиметром, порой спускаясь чуть ниже, но лишь за тем, чтобы потом снова подняться и пройтись смоченным насквозь ватным диском по куску неподатливого бинта, размачивая его и снимания уже без усилий. Акаме потерял счет времени. Секунды и минуты для него ничего больше не значили, он измерял время в миллиметрах свой собственной кожи, которую Аояги освобождал от бинтов. Сидеть было невыносимо трудно. Спина болела и ныла, и Нисей не мог понять - это из-за ран или из-за напряжения. Несколько раз, он едва слышно просил Сеймея подождать, и когда тот соглашался, Акаме съеживался на стуле, выгибая спину дугой и буквально растекаясь на стуле, отчего крупные капли воды, окрашенные кровью в весь градиент красного: от багрового до розового - скатывались с его спины, оставляя на ней и боках разводы. В эти короткие минуты передышки, Нисей шумно втягивал воздух носом и тяжело выдыхал, при этом придерживая рукой левую половину грудной клетки, заметно щадя ее при дыхании, но даже так каждый вздох отдавался в ней покалывающей болью. Акаме не мог сидеть так вечно, а Аояги не мог его вечно ждать - приходилось выпрямляться через силу и отнимать руку от левого бока, и все начиналось по новой: ватные диски опускались в кастрюлю, набухали от воды и скользили по его спине, смывая кровь и размягчая засохшие по ее вине бинты. Боль вместе с окрасившейся от крови водой ручьями стекала по спине Нисея за пояс приспущенных джинс.
Когда все старые бинты наконец-то были сняты, Акаме едва мог сидеть от усталости. Его колотило мелкой дрожью, а на лбу выступили лихорадочная испарина. Но Сэймей был неумолим. На смену теплой воде пришел неприятно щекочущий только-только переставшие кровоточить раны антисептик, а затем поверх покрытой ссадинами, ранами и обволакивающими их гематомами спины вновь начали ложиться белоснежные полоски бинтов, местами моментально загорающиеся красными кляксами. Пощипывая губами собственное запястье, Нисей стоически терпел каждую из минут, покорно выпрямляясь или поднимая руку, когда этого вкрадчиво требовал бинтующую его спину Аояги. Когда наконец-то перевязка закончилась, на запястье Акаме красовался налитый синим цветом синяк с тонкими прожилками кровоподтеков и едва заметными полукруглыми отметинами от зубов.
С трудом подняв гудящую голову, Нисей развернулся к Сеймею лицом. Прохладные пальцы агнца тут же впились в его подбородок, даря едва уловимое наслаждение. Послушно повернув голову так, чтобы Сеймею было удобнее рассмотреть рассекающую висок рану, Акаме поморщился от света лампы, врезавшегося в глаза. Не смея пошевелиться, Нисей не двигал головой, пока Аояги не вернулся на стул и не коснулся его виска пропитанным антисептиком диском, перед этим убрав с него слегка слипшиеся от крови волосы. Акаме не помнил, что бы когда-либо прежде Аояги столь осторожно прикасался к нему и перебирал волосы, пропуская меж пальцев темные пряди в попытке распутать их. Круглый пластырь оказался несколько больше, чем нужно, и от того слегка стягивал кожу у верхнего угла глаза Нисея. Акаме не успел опустить звенящую от усталости голову, когда Сеймей прикоснулся к его лбу губами, делясь Силой и коротким... Извинением? Губы стража Возлюбленных дрогнули в усмешке.
-Извини? - голос Нисея был похож на сломанную и искореженную ржавчиной мелодию из музыкальной шкатулки. - Да ты хотя бы знаешь, за что ты извиняешься?! - кричать было больно. Крик отозвался болью в перетянутой бинтами груди. Акаме попытался вскочить со стула, но вместо этого рухнул на него обратно, кривясь от боли в выпоротой заднице. Боль прострелила подкосившиеся ноги. - Оставь это, - неопределенно махнув рукой на стол, - я сам все сделаю. - в любой другой ситуации Нисей был бы только рад тому, что Аояги чуть ли не сам изъявляет желание потрогать его задницу, но не в этот раз. - Не делай вид, словно тебе не все равно. Играешь отвратно. - опуская взгляд на сваленные в кучу на полу ватные диски с въевшейся в них кровью.

Отредактировано Akame Nisei (10.06.2018 12:20)

Из всех возможных причин, которые только могли прийти в эту дурацкую ушастую голову, Сеймей выбрал самую наинелепейшую и глупую, заставив Акаме недовольно поджать губы и насупиться. Аояги просил прощение за то, что разрешил ему уйти. Ха! Нисей бы рассмеялся, не будь это для него так больно. Сеймей ничего подобного ему не разрешал, хотя бы просто потому, что Акаме не спрашивал на это разрешения. За шесть долгих лет - срок немалый, не каждая женатая чета его выдерживает и не расходится с громким скандалом и битьем подаренной на свадьбу посуду - Аояги накрепко пророс в жизнь Нисея, начав контролировать чуть ли не каждое ее изменение. Акаме не желал этого признавать, но он был зависим. От похвалы, от хорошего настроения, от прикосновений, коротких улыбок, минутной слабости в виде нежности, от щедрости Сеймея, который планомерно захватывал все новые и новые аспекты его жизни. Нисей уже не смог бы вспомнить в какой именно момент его документы из его полноправного пользования перешли в ведомство Аояги. Порой он и вовсе забывал о том, что у него есть паспорт. Даже если Акаме делал какой-то выбор самостоятельно, как, например, работа в супермаркете упаковщиком продуктов на кассе, то это либо проходило с подачки Сеймей, либо под его контролем и так или иначе требовало его одобрения. Каждый раз поднимая ногу и готовясь шагнуть, Нисей должен был задаваться вопросами: понравится ли это Аояги? Шагает ли он в нужную сторону? Не стоит ли сделать шаг поменьше? Должен был, но упрямо не задавался, отстаивая свою свободу в сущих мелочах. В желании поваляться в кровати до обеда в свой законный выходной. В покупке приставки или новой игры для нее. В очередном гамбургере или бутылке шипучей кока-колы, раздражающей Сеймея одной только своей упаковкой с мелким перечислением ингредиентов, на которые Акаме никогда не обращал внимания. Вновь и снова повторяющемся хождении по дому в грязной обуви. Все это было бунтом Нисея. Мелкой, отчаянной попыткой доказать, что он еще хоть что-то способен самостоятельно решать в своей жизни. Вот только была ли она еще его? Акаме перевел взгляд с горы ватных дисков на свои нагие ступни и почувствовал горькое разочарование в себе самом. Второй раз за сутки он разулся у порога. Что дальше? Согласится съесть на завтрак ту отвратительную жижу, которую Аояги называет овсянкой? Нисей пренебрежительно скривил губы и стиснул зубы.
Акаме знал за что Аояги следовало извиниться. Нисей винил его не в том, что случилось эти днем. Не за помутившийся разум мужика, который начал видеть в нем свою старшую дочь. Не за удары ремня в идеальной квартире Кондо, стены которой Акаме пачкал своими сдавленными криками, пока боль полосовала его спину, превращая ее в полотнище. Конечно, если бы не Аояги этого было не случилось, но... Но эти десять первых ударов прутом, вспоровших не столько спину, сколько гордость Нисея, страж Возлюбленных был простить не в силах. И он не мог их забыть. Не мог вычленить из памяти свой собственный крик, в котором надрывалась и трескалась надежда на то, что вот сейчас, что вот-вот, что в любую минуту Сеймей прекратит эту боль и унижение. Агнец не прекратил. И теперь он еще издевался над ним, извиняясь только лишь за то, что отпустил его ранним утром в магазин, когда Акаме даже и не нуждался ни в каком разрешении. Сжав кулак, Нисей поморщился, чувствуя, как обломанные ногти до боли впиваются в оссадненные ладони. Возможно, Агатсуму можно было так приструнить, подчинив себе болью и демонстрацией силы, но в Акаме это пробуждало лишь волны сопротивления и негодования. Если бы только у него было чуть больше сил.
Прикусив нижнюю губу и повернувшись спиной - сгорбиться никак не получалось, крепкая перетяжка бинтов не давала этого сделать - к Аояги, стоявшему у раковины и старательно смывающему с рук уже начавшую подсыхать кровь бойца, Нисей принялся доставать из пакета ватные диски и смачивать их антисептиком из пузырька, дожидаясь, когда Сеймей наконец-то вытащить свою задницу с кухни, чтобы он смог вытащить свою из штанов. Аояги особо не торопился. Краем глаз Акаме наблюдал за тем, как вода и пузыри мыльной пены окрашиваются от его крови в розовый цвет. Методичное движение рук Сеймея завораживало и даже чуть ли не гипнотизировало. Тряхнув головой, Нисей поспешил сосредоточиться на выложенных им на столе ватных дисках. Он не упивался ни своей обидой, ни болью. Акаме не цедил их в своей удовольствие как дорогое вино, но заливал их в глотку как дешевый спирт, обжигающий, но не помогающий согреться. Когда Аояги направился в сторону выхода, приостановившись у стола, чтобы взять с него ноутбук, Нисей поднялся со стула и принялся расстегивать ширинку джинс, которые и без того чуть ли не спадывали с его тощей филейной части. Акаме нетерпеливо постукивал пальцами по "собачке" замка, когда Сеймей, замерший на пороге кухни, выдал то, что что заставило Нисея вздернуть голову и забыть о выработанной было стратегии не замечать жертву. Да как тут такое не заметишь?!
-Что?! - Аояги не ждал ни его согласия, ни возражений. Он просто отдал приказ и вышел, давая понять, что это нововведение не подлежит обсуждению и оспариванию. - Тогда почему бы тебе просто не посадить меня на цепь?! - Нисей беспомощно выкрикнул свое негодование в закрытую дверь, швырнув в нее бутылек из-под антисептика. Мелкие осколки со звоном осыпались на пол. Да какая разница? Их тут и так навалом... Если в этом заключалась забота Сеймея, то Акаме в ней не нуждался. Уцепившись побледневшими пальцами за край стола, Нисей раздирал в кровь нижнюю губу. Весь окружающие его мир съеживался и скручивался до размеров квартиры, и теперь лишь от Аояги зависело насколько огромным он будет для Акаме. - Ненавижу. - признание прозвучало глухо, едва различимо. - Ненавижу. - чуть более отчетливо, комкая пальцами ватные диски. - Ненавижу. - Сеймей был ненасытен. Чем сильнее Нисей его любил, тем больше любви и подчинения он требовал, иссушая душу стража, будто бы свято уверенный в том, что источник ее бездонный. "Ты - мой боец, я..." - Я рад, что ты - не мой агнец. - злые слова отозвались невыносимой болью в руке. Дышать стало больно и трудно. Связь бунтовалась. Связь не верила. Связь не давала больше говорить, пронзая своим возмущением насквозь. Как бы сильно ни была обида Акаме, он не мог выдавить из себя того, что ему так страстно хотелось сказать, чтобы причинить Аояги боль: я - не твой боец.
Когда связь подуспокоилась, милостиво разрешив Нисею дышать. Акаме, осевший на пол и вжавшийся коленями в пропитанные кровью ватные диски, шумно вздохнул. Сил уже ни на что не осталось. Поднявшись на подгибающиеся ноги, Нисей, приспустив штаны и оглядев словно бы слепленные из сплошных синяков ягодицы, решил ничего не трогать. Он ослаб настолько, что уже не чувствовал боли. Оставив в кухни все так, как есть, Акаме, переступив осколки от пузырька с антисептиком, прошел в гостиную. На расправленном кресле все валялось так же, как и сутки назад. Подойдя к креслу, Нисей рухнул на него, зарываясь лицом в подушку и проваливаясь в беспокойный сон. Дышать было тяжко не то из-за сломанных ребер, не то по вине обиженной связи. Боль то находила волнами, то почти исчезала, и только жгучее покалывание в правой руке не собиралось никуда исчезать.

Первые несколько часов для Нисея прошли в забытье. Он спал крепким сном, толстая чернота покрывала которого не разрубалась ни всполохами сновидений, ни болью, и была заполнена оглушающим вакуумом, в котором Акаме благодарно тонул, отрезанный от реальностей. Но вскоре сон Нисея начал истончаться, и сквозь него до Акаме стали долетать отголоски его собственной боли. Болела спина, перетянутая бинтами, и правая рука, выжигаемая болью вдоль тыла кисти от первой фаланги указательного пальца до самого запястья. В попытке спрятаться от боли Нисей хмурился, сводил к переносице свои темные брови, морщил лоб и зарывался в одеяло все глубже и глубже, прижимая к груди руку, обозначенную именем, и баюкаю ее, словно заболевшего ребенка. Но боль не отступала. Ближе к рассвету Акаме начали снится сны. Их было множество, и они были абсолютно бессвязны, как разношерстные мазки краски на холсте, наносимые в бесплотной попытке художника отыскать вдохновение и идею. Во снах Нисей преследовали и неизменно настигали. Он прятался бесчисленное количество раз и ровно же столько был обнаружен и наказан за свои попытки скрыться. На напряженно прочерченном морщинами лбу выступила испарина, соленые капли которой стекали по продольным бороздам, скапливались на пушистых бровях и оставляли влажные следы на подушке. Бледные, словно обескровленные губы Акаме дрожали, но так и не рождали громкого, застрявшего где-то на половине дороги крика. Лишь изредка Нисей протяжно и болезненно стонал, кутаясь в тонкое одеяло, чтобы в следующий же мгновение в панике выпутываться из него.
Иногда на несколько минут Акаме выпадал в реальность. Его ресницы принимались дрожать, веки размыкались, и он уставлялся в стену или потолок пустым, ничего невидящим взглядом, после чего моргал пару раз и снова засыпал, так до конца и не выбираясь из сна. К утру, когда боль уже достаточно долго заставляла Нисея метаться по постели, появилась жажда. Не скидывая с себя обрывков сна, Акаме в каком-то снобулизме вставал с кровати и шел в ванную комнату, где жадно пил, обхватив пересохшими губами кран, а затем возвращался в кресло, чтобы, спустя час или два, проснуться, но уже для того, чтобы в таком же отрешенном состоянии дойти до туалета и опорожнить мочевой пузырь. В эти утренние часы, окрашенные просыпающимся солнцем, проскальзывающим в гостиную сквозь неплотно сомкнутые шторы, и звоном будильника Аояги, звенящим каждый день в одно и то же время вот уже на протяжении шести лет, Нисей не мог да и не хотел покидать свое сладкое забытье, от которого его сознание словно бы было потянуто паутиной или дымкой, а сам он плавал на границе между крепким сном и реальностью. Сеймей проснулся, а следом за ним начал просыпаться и весь дом. Не просыпался только Акаме, повернувшийся на бок после очередного похода в туалет и натянувший одеяло до подбородка. Вжав голову в плечи, Нисей уперся носом в угол кресла между его спинкой и подлокотником, и впервые за эту долгую ночь ему снился достаточно мирный сон, в котором он видел себя птенцом, вжавшимся в угол своего гнезда. Саднящую правую руку Акаме не отнимал от груди, приобнимая ее левой. Связь еще сердилась на Нисея, пускай и не демонстрировала свое недовольство столь откровенно, как минувшей ночью, когда лишала его возможности дышать. Жить становилось терпимо, но жить от этого больше Акаме не хотелось.
Более или менее осмысленно Нисей посмотрел перед собой, когда воздух в квартире пропитался знакомым липким запахом мерзкой овсянки, которую Аояги под многими мыслимыми и немыслимыми предлогами пытался впихнуть в желудок бойца в попытке спасти его от язвы или хотя бы гастрита, и от которой Нисей каждый раз отказывался, предпочитая с удовольствием съесть бутерброд или сахарные хлопья, обволакивающие язык сладостью и порой застревающие между зубов, отчего проходилось тратить битые полчаса, выковыривая их из плотного зубного ряда зубочисткой или собственным ногтем. Но Акаме был готов пойти на эти жертвы, лишь бы не есть растекающуюся по тарелке кашу, которая не только не пробуждала в нем аппетита, а скорее имела обратный эффект и напрочь его отбивала. Объяснить это Сеймею, увы, не получалось. Ему вообще объяснить любую позицию или мнение, которые шли в разрез с тем, что он считал правильным, было достаточно трудно. И "достаточно трудно" – это значило совершенно, абсолютно невозможно. Зажмурившись, ухватываясь за тонкую паутину сна и накрываясь ею с головой, Нисей почесал кончик наморщенного носа и на несколько часов вновь погрузился в сон, через стену которого до него доносились шаги, стук ложки и все остальные звуки, сопровождающие каждое действие Аояги, решившего разбудить стража, когда большая и маленькая стрелки часов встретились на цифре двенадцать. Сеймей обычно считал, что валяться в кровати до обеда - это дурной тон, а потому было удивительно, что он не выдернул Акаме из кровати раньше, особенно учитывая оставленный им на кухне беспорядок.
Нисей проснулся еще до того, как Аояги коснулся его плеча, но не подал виду. Он продолжал лежать на боку с закрытыми глазами, пока Сеймей не коснулся пальцами его острого плеча, обтянутого влажным по вине ночной испарины одеялом. Акаме не хотел вставать и видеть Аояги. Он не хотел его слышать. Не хотел с ним разговаривать. Не хотел его видеть. И не хотел его чувствовать. Но он был вынужден. Едва уловимое тепло от прикосновения Сеймея к плечу еще не скатилось с него и не затерялось в складках одеяла, когда Нисей полуобернулся к нему лицом и медленно-медленно открыл глаза, часто моргая, будто бы пытаясь стряхнуть остатки сна с ресниц. Когда влажная поволока несколько спала с глаз, Акаме пристально посмотрел на Аояги. Ему хотелось отказать побольнее. Хлестнуть словами по извечно спокойному лицу, чтобы его исказила гримаса боли или хотя бы недоумения. На языке крутилось множество холодных и покалывающих "не". Нисею в первую минуту хотелось вывалить их на Сеймея все. Отказывать, отнекиваться, отшивать, не переставая, пока язык не онемеет от усталости и собственной злости. Истерика горчила где-то в глотке. Облизав обветренные и шелушащиеся губы, Акаме моргнул и отвернулся от Аояги, поворачиваясь к нему спиной и натягивая одеяло чуть ли не до самого носа.
-Я не голоден. - Нисей говорил тихо, и все же голос его стрекотал от недовольства и раздражения, которые Акаме даже и не думал скрывать от агнца. - И я не собираюсь вставать, - поведя плечом, которого Сеймея коснулся пару мгновений назад, будто пытаясь стряхнуть с него ощущение чужих пальцев. Зачем ему вообще вставать и есть? Есть нужно, чтобы у тебя были силы для работы, прогулок и хоть какой-то деятельности, а ему даже нельзя выйти из дому. Зачем тогда ему силы? Зачем ему вообще этот гребанный завтрак? - Так что оставь меня в покое. - прихватывая одеяло, Нисей потянул его выше, накрываясь им с головой и поджимая к животу ноги, чтобы они не торчали из-под задранного вверх одеяла.

Отредактировано Akame Nisei (13.06.2018 22:04)

Аояги ушел, смирившись с поражением и даже не попытавшись его как бы то ни было исправить, переубедив и наставив Нисея на путь здорового, а, значит, и сытого желудка. Акаме был этому только рад. Есть действительно не хотелось. Нисей попросту не чувствовал голода, как такового, зато он чувствовал настырные солнечные лучи, пробивающиеся сквозь раздернутые Сеймеем шторы и падающие ни куда-нибудь, а именно на расправленное кресло, скрутившись на котором, Акаме отчаянно пытался вернуть ускользающие меж пальцев обрывки снов. До ушей Нисея доносились громкие детские крики, наполовину радостные, на другую - капризные, взволнованные окрики наседок-матерей, шумное гудение проезжающих автомобилей и надоедливое чириканье птиц, которое было настолько шумным и навязчивым, что Акаме казалось, что птицы заливаются своими трелями прямо у него над головой. Сейчас Нисей раздражало и выводило из себя абсолютно все, несмотря на то, что причина его дурного настроения был в другой части квартиры и, казалось, даже забыл про его существование. Обычно от этого саднило обидой в груди, заставляя Акаме ломать голову над все новыми и новыми попытками привлечь к себе внимание и заявить о своем месте в жизни Аояги Сеймея, но не в этот раз. Нисей был рад стать невидимкой для собственного агнца, привычно обернувшись ветошью или табуреткой. Сейчас Акаме как никогда остро реагировал на присутствие Сеймея, и любое сказанное жертвой слово пробуждало в Нисее отчаянное желание идти и делать все наперекор. Вот только идти он никуда не мог. Лишь наматывать круги по квартире и оставалось.
Шумно выдохнув, Акаме зажмурился, что есть сил, глубже зарываясь носом в изгиб спинки кресла, пытаясь спрятаться от солнечных лучей, но выходило не то чтобы хорошо. Скорее отвратительно. Не открывая глаз и даже не вылезая из сооруженного им одеяльного кокона, Нисей принялся переворачиваться в кресле. В попытке уйти от солнечных лучей, Акаме   положил ноги на подушку, а голову устроил в подножье кресла, до куда еще не дотягивались щекочущие нос теплые солнечные руки. Спрятав лицо в скудной тени, Нисей довольно улыбнулся под одеялом, вжимая голову в плечи и крепче прихватывая одеяло изнутри пальцами. Сон постепенно возвращался. Акаме втянул его носом и широко зевнул, плотнее смыкая подрагивающие веки и проваливаясь в равнодушное беспамятство. Сны ему больше не снились, но серое покрывало дремоты, достаточно тонкое, было не способно оградить Нисей от реальности и пропускало гомон улицы, щебетание птиц и запах яблок с корицей, тянущийся от кухни в гостиную. Облизав во сне губы, Акаме поерзал еще немного, устраиваясь так, чтобы выпоротая спина не болела, а правая рука столь настойчиво не ныла, и успокоился. Он собирался проваляться в кровати до самого вечера, чтобы затем пустое безделье снова переросло в сон, а на следующий день все повторилось снова, и так до тех пор, пока Аояги не надоест видеть его лениво развалившееся тело, и он не отправит его на работу. Единственным минусом всего этого плана - риск отлежать задницу, но Нисей был готов пойти на подобную жертву, чтобы размотать поводок, который Сеймей натянул до предела, обмотав вокруг своей ладони в несколько тугих туров.
На этот раз Акаме зашевелился, нехотя выбираясь из объятий сна, когда Аояги подошел к нему достаточно близко и под его весом скрипнуло кресло. Потирая лицо ладонями, Нисей широко и без малейшего стеснения зевнул, стягивая одеяло с головы. В нос тут же ударил запах яблок и корицы, маскирующих вонь овсянки. Стоило отдать мастерству Сеймея должное - потраченные на уход за братом подростковые годы давали о себе знать в таких вот хитрых манипуляциях. Аояги мог вести курсы для молодых мамочек: "как обмануть свое капризное чадо и накормить его полезной едой" - и они непременно пользовались бы большим успехом. Скривив лицо в кислой мине, Акаме сперва посмотрел на Сеймея, предпринявшего попытку отпить едва-едва заваренный чай, от которого еще поднимался ароматный дымок, а затем перевел взгляд на миску с кашей, стоящую на противне, приспособленным агнцем под поднос. Как и в любой другой ситуации, когда вежливые просьбы и короткие увещевания не срабатывали, Аояги перешел к угрозам. Выглядели они одна другой жальче. Нисей даже позволил себе насмешливо фыркнуть, переворачиваясь на другой бок и осторожно прижимаясь болезненно теплой спиной к подушкам кресла. У Сеймея всегда все было просто. Он делал ему больно и свято верил, что Акаме простит его за это, даже не потребовав извинений. Обычно, так и бывало. Нисей дулся. Нисей сердился. Нисей демонстрировал раздражение и недовольство. И Нисей всегда и неизменно прощал Аояги, даже если тот искренне считал, что не нуждается в его прощении. Акаме послушно делал вид, что понял, за чтобы был унижен... mi scusi, наказан, даже если не считал себя виноватым, и жизнь продолжалась дальше. Но не в этот раз. Сеймей в своей идиотской попытке приструнить его зашел слишком далеко, и Нисей не собирался сдаваться без боя.
-Я. Не. Хочу. Есть. - четко проговаривая каждое слово и делая между ними небольшие паузы, произнес Акаме, продолжая лежать на боку и сверлить стоящий на коленях Аояги поднос недовольным взглядом. Хотелось взять и швырнуть миску с кашей на пол, чтобы она разбилась вдребезги, а густая овсянка въелась в пол, ножки кресла и штанины Сеймея. Хотелось буквально до мучительной и колкой дрожи в пальцах, но Нисей сдерживал себя. Убирать-то все равно придется ему. А шевелиться и что-либо делать, помимо того, чтобы плескаться на Аояги ядом, по-прежнему не хотелось.
-Как мне об этом сказать, чтобы ты наконец-то отстал от меня? - приподнимаясь в кресле, упершись локтем в его мягкую подушку, раздраженно прошипел Нисей. - Так не делается, Аояги, - с трудом садясь, но не для того, чтобы поесть, а чтобы было удобнее высказывать горчащие на кончике языка слова. Спина, обтянутая бинтами, возмущенно заныла, и Акаме пришлось замолчать на пару минут, чтобы перевести дыхание. - Ты не можешь причинить мне боль, а потом думать, что я прощу тебя за миску каши, которую терпеть не могу. - Нисей прикусил нижнюю губу. Говорить было тяжко. Слова и злость отнимали у него слишком много сил. - Нормальные люди так не поступают. - в голосе Акаме звучал упрек. Потерев указательным пальцем залегшую между бровей морщинку, Нисей начал сползать обратно в кресло. - Можешь, подавиться своей жалостью на пару с овсянкой. Мне они не нужны.

Почти было улегшись обратно и потянувшись за сползшим до колен одеялом, Акаме только лишь скривился в ответ на мягкое обращение к нему Сеймея. Обычно спокойные интонации Аояги не сулили ничего хорошего и служили для Нисея своеобразным маячком, дающим понять, что он перешел черту дозволенного. Но сегодня все было немного иначе. Сеймей действительно - Акаме с трудом в это верил и отчаянно сопротивлялся желанию поддаться и насладиться моментом - пытался быть с ним ласковым. Ожидавший подобного чуда шесть лет, сейчас же Нисей был ему не особо-то рад. Обида и злость на агнца не давали в полной мере почувствовать всю прелесть заботы Аояги, который до этого момента проявлял подобные чувства разве что к своему инфантильному и больному на всю голову братцу. Этого было недостаточно! Осторожно облокотившись спиной на подлокотник кресла, который сейчас выполнял роль своеобразного подножья, Акаме скрестил на груди руки и не двусмысленно фыркнул, выражая свое откровенное неверие в слова Сеймея. Понимал он его. Ага. Как же! Чтобы понять, надо уметь сопереживать. А подобный навык был атрофирован у Аояги с детства. Оттопырив нижнюю губу, Нисей демонстративно отвел взгляд в сторону, упершись им в две выступающие из подушек кресла нити. Они ужасно нервировали, и их хотелось, если не отрезать, то выдернуть пальцами, чтобы они не мозолили с такой настойчивостью глаза. Но ножниц у Акаме под рукой не было, а совершать какие бы то ни было телодвижения попросту не хотелось, так что Нисей с каким-то поистине мазохичным наслаждением заставлял себя смотреть на две раздражающие его нити, пока Сеймей не заявил, что он - оказывается именно он, Акаме Нисей, - должен его понять. Аояги в упор не хотел понимать его, а он почему-то должен был?! Вогнав пальцы до побеления костяшек в свои плечи, Нисей резко повернулся к Сеймею лицом. Нечесаная чернота длинным волос легко хлестнула их обоих по лицам.
-Я только и делаю, что пытаюсь понять тебя. Все эти долбанные шесть лет я только и занимаюсь тем, что пытаюсь тебя понять, - Акаме злился. Его недовольство пульсировало по нитям связи и покалывало тыльную сторону правой ладони короткими электрическими импульсами. Это было неприятно. Но куда неприятнее было то, что Сеймей, требующий от него понимания, никогда не пытался сделать подобного со своей стороны. - Понять и принять каждый твой гребанный поступок, каждое твое идиотское решение, каждое чертово наказание. Я устал понимать тебя, Аояги. Ты, блять, херовое судоку. - ругательства, грубые и едва проходящие цензуру слова опаливали Нисею губы, заставляя облизывать их шершавым и пересохшим языком. Снова ужасно хотелось пить. Опустив взгляд, Акаме зацепился им за указательный палец Сеймея, очерчивающий контур ободка кружки. Нисею казалось, что вот-вот и он услышит мерный, натянутый звон, но кружка безмолвствовала, сколько бы кругов по ее ободку не проходил палец агнца, спиралью закручивая поднимающийся от кружки пар. Эти движение завораживали, и Акаме поспешил отвернуться, боясь попасть под невольной - невольный ли? - гипноз Аояги, решившего поставить определенные рамки на наложенный вчера приказ. По крайней мере, Сеймей не собирался держать его под замком вечно - это радовало. Но неизвестность на счет того: сколько понадобится времени на то, чтобы спина и кости зажили хотя бы немного - омрачала эту радость. Сила агнца могла бы помочь в этом деле, но Нисей не собирался принимать от Аояги подачек. Ни в виде каши, ни в качестве силы. По крайней мере, он пытался себя в этом убедить.
-Без еды я могу прожить около месяца или даже двух, - не громко, но между тем достаточно отчетливо произнес Акаме, решив, похоже, блеснуть своими школьными знаниями. Хотя, скорей всего, он просто удачно вспомнил прочитанный им в интернете интересный факт, - если только тебе не придет в голову гениальная идея запретить мне пить воду или дышать. - Нисей насмешливо хмыкнул, чуть сдувая коротким выдохом упавшую на лицо черную прядь волос. Несмотря на многочисленные попытки и увещевания Сеймея, Акаме так и не отучился пить воду из-под крана, мотивируя это тем, что "такая она вкуснее". Хотя скорей всего свою роль играла и лень Нисея, не желавшая тратить время на прогон воды через фильтр и кипячение ее в чайнике. Помнится, по началу Аояги даже демонстрировал Акаме фотографии братьев меньших, глистов и прочих не прошенных соседей, пытаясь воззвать к голосу разума или хотя бы напугать, но Нисей пугливым никогда не был, да и здравомыслящим его бы вряд ли кто рискнул назвать, а потому продолжал пить воду из-под крана, хотя однажды и поплатился за это знатным несварением, из-за которого с дичайшими болями провалялся в кровати около недели, за которую боли и нотации Сеймея на тему "я же тебя предупреждал" - были не самым худшим из всех свалившихся на его голову бед. Вспоминать об этом было делом не из приятных. Разомкнув скрещенные на груди руки, Нисей поскреб пальцами внезапно засаднивший бок - порой ему казалось, что боль утихла насовсем, а потом она внезапно простреливала его насквозь или принималась настойчиво раздирать одно единственное место как, например, сейчас правый бок - и поднял на Аояги взгляд в тот самый момент, из-за которого баррикада его непреклонной уверенности начала покрываться рябью. Сеймей смотрел на него пристально, четко проговаривая каждое из нужных слов, которые должны были быть озвучены, чтобы Акаме усомнился в силе своей обиды и вины Аояги. Он снова пытался его понять, а следом за этим неизменно простить, так и не дождавшись извинений.
-Конечно, тебе бы этого не хотелось, - Нисей отчаянно продолжал цепляться за свою обиду, но пущенная рябь за считанные секунды разрослась до глубоких трещин, - тогда некому будет защищать твою самодовольную задницу. - Акаме скалился, но звучало это уже не так убедительно. - Рицка на это попросту не способен, а Агатсуме на тебя плевать, - Нисей ощерился, неловко пытаясь сесть повыше. Спина отзывалась болью в ответ на каждое из движений. - Только я у тебя и остался, - подытожил Акаме, глядя на Аояги исподлобья. Может, Сеймей и не считал себя его жертвой, но и ничьим больше агнцем он тоже не был. Как Аояги не верил в то, что Нисей решится его заменить, так и Акаме игнорировал все угрозы Сеймея о том, что он его заменит. На кого? В мире не найдется еще одного такого же отбитого на голову идиота, который согласится связать свою жизнь с Аояги Сеймеем. Миру вполне хватает одного Акаме Нисея. - А ты этого не ценишь. - не упрек, а простая констатация факта, как и то, что что на улице день, сегодня хорошая погода, а боец Возлюбленных снова простил свою жертву. Левой рукой слегка присобрав волосы на макушке, чтобы они не попали в кашу, Нисей поддался вперед, наклоняя голову и подцепливая зубами одну лишь дольку яблока, стараясь при этом не захватить овсянки.

Нисей лишь неоднозначно хмыкнул на короткое Сеймеевское "ценю". Другого ответа от него можно было и не ожидать, ведь если Аояги было что-то нужно, пускай даже такая сущая, казалось бы, мелочь, как вычищенная от каши тарелка, он с легкостью кормил, как сейчас кормит его с ложки овсянкой, обещаниями, клятвами и пустыми, ничего не значащими на деле признаниями, в которые мог поверить только настоящий влюбленный идиот. Акаме верил. Из раза в раз. Даже отдавая себе отчет в том, что это ложь, он покорно прикрывал глаза и соглашался. На этот раз осколки недавней обиды еще покалывали и жгли язык, не позволяя растянуть губы в привычной, натренированной за шесть лет улыбке, и сказать какую-нибудь взволнованную глупость или издать пищащий восторг, изображать которые Нисей умел ничуть не хуже, чем имитировать оргазм. Нет, конечно, же Сеймей его ценил. Как ни как они действительно прожили бок о бок шест леть вместе. Но вопрос заключался в том: как кого или как что он ценил его? Как друга? Как бойца? Как единственного человека, который способен сносить его от природы говнистый характер? Как верную и преданную женушку, терпящую несправедливые упреки? Как выдрессированного пса, который лишь в порыве злости дерет тапки или под натиском безудержной радости лезет лизать лицо? Как оружие, дающие только порой осечку? Как некую безделицу, абсолютно безвкусно-ненужную, но отчего-то дорогую сердцу? Спроси Акаме агнца на прямую и тот непременно нашелся бы, что ответить. Да ответил бы так, что первые несколько минут Нисей бы довольно улыбался, а осознание обмана или недосказанности пришло бы несколько позже.
Каша - те ее жалкие крохи, что прилипли к яблоку благодаря подтаявшему шоколаду - действительно была сладкой и не столь приторно мерзкой, как помнилось Акаме из детства. Его сестре, жутчайшему аллергику, частенько готовили склизкую овсянку, а, чтобы ей было не так обидно завтракать тем, что до нее уже кто-то словно бы пожевал и отрыгнул, Нисею приходилось составлять ей компанию. Те часы за столом напротив тарелки, заполненной овсянкой без малейшей шепотки сахара, были отнюдь не лучшими в жизни Акаме. Наверное, это можно было назвать даже детской травме, приведшей к кашефобии. Облизав губы и убрав упавшую на лицо прядь волос за ухо, Нисей поддался навстречу ложке, приоткрывая рот и обхватывая ее губами, чтобы медленно собрать ими овсянку, щедро посыпанную шоколадной крошкой. Акаме мог бы признать, что это не так уж и гадко, но нет. Стоило бы ему высказать, хоть грамм удовольствия, и Аояги непременно бы сунул тарелку с ложкой в его руки, заставив есть самостоятельно. Так что вместо того, чтобы довольно улыбнуться или поблагодарить Сеймея, Нисей скорчил страдальческую мину, проглатывая овсянку, при этом кривя чуть перепачканные шоколадом губы. Состроить недовольную гримасу было не так уж и сложно. Даже не надо было вспоминать кашу из детства, достаточно было напомнить себе, что до неопределенного срока он будет находиться в четырех стенах. Возможно, конечно, в какой-нибудь из дней Аояги сжалится и выведет его на прогулку, но это казалось Акаме чем-то весьма сомнительным.
-Почему именно каша? - недовольно протянул, наблюдая за тем, как Сеймей запускает ложку в тарелку. И снова без кусочка яблока! - Ты же знаешь, что я ее терпеть не могу. - словно галчонок, готовящийся к кормежке, открывая рот и послушно принимая очередную порцию овсянки с таким видом, словно бы это было самым отвратительным, что только есть в мире. Шоколад приятно облеплял язык и небо сладостью, почти заглушая столь нелюбимый Нисеем привкус полезной еды. Сейчас Акаме с большим удовольствием заказал бы куриные крылышки в KFC - самое большое ведро! - или один из тех гамбургеров в McDonald’s, что едва помещаются в рот, отчего попытки укусить сопровождаются риском вывиха или перелома челюсти. Окружив себя всем этим чертовски вкусным холестерином, он бы включил какой-нибудь идиотский ужастик - которые так не нравятся Аояги - и наслаждался бы каждой минутой, во время которой горячий жир стекал бы по его горлу. Но нет! Ваша овсянка, сэр. - Разве в таких ситуациях не надо готовить то, что нравится, - Акаме немного замялся, не зная: кем именно он является в данной ситуации, а потому отнес себя к категории тех, выполнять чьи капризы – святая обязанность окружающих, - заболевшему? - покорно обхватывая губами очередную ложку с овсянкой, после этого слегка отваливаясь на спинку кресла и беря с подноса свою многострадальную кружку. Насыщенно зеленного цвета снаружи и нежно-лимонного внутри, эта кружка была подарком Аояги на третий Новый год, что они по определенным обстоятельствам праздновали вместе. По наружной стороне кружки шли едва заметные паутины трещин, от ручки откололся небольшой кусок после очередного переезда, и все же Нисей не позволял ее выкидывать и, боясь потерять, при каждой смене квартиры незаметно клал кружку в вещи Сеймея. Акаме еще помнил, как радовался, словно дитя, небрежно протянутому подарку, который Аояги не потрудился завернуть, но хотя бы сунул в праздничный пакет. И на том спасибо. Отголоски этой счастливой радости доносились до Нисея каждый раз, когда он садился пить чай и брал кружку в руки. Сам он потратил далеко не один день пытаясь придумать, а потом отыскать для Аояги сперва подходящий подарок, а затем идеальную оберточную бумагу. В подарках Акаме ценил каждую мелочь, и обертку относил далеко не к последнему пункту. В кофейного цвета шуршащей праздником бумаге с тонким, едва различимым золотистым узором, перетянутым темно-бардовой лентой, он подарил Сеймею пару зимних перчаток. Кажется, Аояги забыл их на одной из прошлых квартир. Забыл, а не оставил. Нисею хотелось бы в это верить.
Поднеся кружку к губам, Акаме коротко отпил слегка поостывший напиток, не обжигающий привычно язык и губы, но все же, на удивление, сладкий, как он обычно и пьет. Они любили разный чай. Сеймей – более крепкий без перекрывающего аромат и вкус сахара, успевший остыть и раскрыть свои качества. Нисей любил чай обжигающий, едва успевший окрасить воду и не менее, чем с тремя ложками сахара. Прижав кружку к щеке, Акаме поерзал, доставая завалившийся между кресельных подушек пульт. Возможно, ему удастся хотя бы найти ужастик, чтобы скрасить поедание каши, и он даже готов стерпеть едкие и желчные комментарии Сеймея по поводу полного отсутствия логики у героев фильма. Включив телевизор, Нисей, потянувшись за еще одной ложкой каши, принялся гонять по каналам, пока надтреснуто строгий голос, ознаменовавший криминальные новости, не привлек его внимания. На мелькающих за спиной телеведущей кадрах была квартира Атсуши Кондо. Внутри Акаме все похолодело, но он попытался, как и пару секунд назад, жевать кашу с максимально брезгливым и одновременно с этим скучающим выражением лица.
-Атсуши-сан был добропорядочным семьянином, хорошим другом и честным работником, - сухо вещала девушка с тугим конским хвостом на затылке, а возле ее правого виска возникали уже виденные Нисеем фотографии улыбающейся и счастливой семьи. Акаме старался не вникать во всю эту ересь, что подсунули миловидной телеведущей, чтобы поднять рейтинг канала, сосредоточенно ковыряя пальцами одеяло и продолжая делать вид, что жует уже давно проглоченную кашу. - Но, возможно, Атсуши-сан не был тем, кем его считали родные и близкие, - выдержав театральную паузу, девушка перешла к зачитыванию ужасающих тайн Атсуши Кондо. - В комнате его старшей дочери Фумико были обнаружены окровавленные покрывала, веревки и... - Акаме не стал дослушивать, резко переключив канал. Он попал на какое-то нелепое в своей абсурдности телешоу с массой пугающих своей адекватностью конкурсов.
-И так тошно, чтобы еще это дерьмо смотреть. - усмехнувшись, Нисей повернулся к Сеймеею лицом, открывая рот.

Нисей не хотел вспомнить. Он желал забыть о вчерашнем дне, как о кошмаре, отголоски которого присутствовали в настоящем саднящей болью, окутывающей собой спину, ягодицы и бедра, и вензелями ссадин и ран, пересекающих кляксы гематом, что растекались по его коже. Но это было не так-то просто сделать. Сказанных телеведущей слов, обрывков фотографий и кадров из спальни дочери этого ублюдка, стены которой, наверняка, еще звенели от всаженного в них крика Акаме, вкрученных стонов и вдавленного дыхания, оказалось достаточно, чтобы Нисей свалился в еще совсем свежие и едва покрывшиеся кровяной коркой воспоминания. Короста памяти были легко содрана, и, обжигая, кровь хлестала во все стороны. Против воли перед внутренним взором вставало искореженное причудливым сочетанием ненависти, страсти и любви лицо Атсуши-сана, в ушах звенел разрубающих воздух хлест, а сердце, погружаясь в леденящую панику, билось в судорожных конвульсиях так отчаянно сильно, что Акаме почти что чувствовал каждый его удар у себя на языке. Догадался ли Аояги? Обхватывая губами ложку с кашей, Нисей тягучим и долгим взглядом скользнул по лицу Сеймея. То не выражало ни раздражения, ни злости, ни разочарования, которые были самыми частыми, а от того и самыми ожидаемыми эмоциями от агнца. Ничем из этого отточенное лицо Аояги омрачено не было. Так что, или он ничего не заметил, или его вполне устраивал подобный исход дела - любой из этих вариантов в целом удовлетворял Акаме, но первый все же несколько больше. 
Облизав губы и чуть отстранившись, Нисей вернулся к телевизионной гонке. На втором канале шла какая-то смазливо-слезливая драма, про несчастно влюбленную девушку, валяющуюся в ногах гордого и непреступного засранца только лишь для того, чтобы через час, спустя массу сюжетных веток, поменяться с ним местами. В жизни так не бывает. Акаме как валялся, так и продолжает валяться в ногах Аояги, несмотря на тысячу и одну сюжетную ветку, десятой доли которых хватило бы на то, чтобы настрогать, как минимум, пять подобных слезовыжемательных фильмов. Презрительно хмыкнув, Нисей принялся листать канала дальше, пока не дошел до восьмого. Фильм только-только начинался. Акаме пробовал посмотреть его уже несколько раз, но неизменно обрывал просмотр, спустя десять-пятнадцать минут по независящим от него причинам. Теперь же наконец-то выпал шанс посмотреть его с самого начала и до конца, и даже не в гордом одиночестве. Факт того, что Сеймей помнил примерное время и канал, вселяли надежду, что он и сам интересовался фильмом и собирался его посмотреть. Обычно просвещались они по отдельности. Точнее просвещался исключительно Аояги над очередной артхаусной или высокоинтеллектуальной мутью в то время, как Нисей в другой комнате деградировал под какую-нибудь комедию или дурацкий фильм ужасов, в котором блондинка на высоких каблуках бежала по лесу и неизменно подворачивала лодыжку. Не то, чтобы Акаме не уставал от повторяющихся сюжетных поворотов, просто жизнь с Сеймеем заставляла его постоянно напрягать мозг, и иногда хотелось позволить своему серому веществу превратиться в серую кашу, чем-то сродни той, которой Аояги кормил его. Кстати, о кашах...
-В меня больше не влезет, - поспешил заверить, когда ложка опустилась в наполовину опустевшую миску. - Правда, Сеймей, я наелся. - отчаянно шмыгая носом - и когда он только успел простудиться? На автовокзале было не так уж холодно, так что, если только в камере, пока он дожидался Аояги - и совершенно бескультурно, по мнению агнца, о чем тот не раз ему напоминал, проводя под носом тыльной стороной левой ладони. Это дурацкая привычка, за которую мамка частенько била Нисея ложкой по лбу, была с ним с раннего детства. Помимо платков, как бумажных, так тканевых, Акаме игнорировал варежки и перчатки, отчего кожа на его руках зимой постоянно шелушилась и порой даже трескалась до болезненных и сочащихся кровью ссадин, шарфы, которые он повязывал исключительно с эстетическим настроением и очень редко - как, например, этой зимой, когда у него попросту не было иных теплых вещей - по необходимости, а также зонты. Последние Акаме ненавидел самой жгучей ненавистью и считал их отвратительно неудобными. Созданные для одной лишь цели - защищать от дождя - зонты требовали слишком уж много телодвижений при их использовании, особенно, если требовалось не просто пройтись по улице, а куда-то поехать, причем с несколькими пересадками. Научился Нисей не обращать внимание не только на холод и ливни, но и на неприятное покалывание языка каждый раз, когда он делал глоток из своей кружки. Аояги не первый раз заикался о том, чтобы купить ему новую, но Акаме был уверен, что этого не случится, а если и купит, то при следующем переезде Сеймей найдет в своих вещах сразу две кружки. Нисей не собирался расставаться с подарком Аояги пока тот окончательно не превратится в пыль.
Сделав еще один короткий глоток и пройдясь осадненным языком по потрескавшимся губам, Акаме неловко поерзал, поведя плечами. Стянутая бинтами спина не позволяла двигаться естественно и привычно. Каждое движение ощущалось Нисеем, как нечто вымученное и неестественное. Он казался сам себе заржавевшим и пришедшим в негодность механизмом, который вместо того, чтобы смазать маслом и хорошенько отполировать, стерев ржавчину, просто протирали тряпкой. Каша - она может и полезная и всякое такое, но Акаме знал, что у Сеймея есть кое-что, что могло бы помочь ему куда быстрее. Сделав еще один торопливый глоток из кружки, порезав верхнюю губу, отчего на ней выступила налитая багрянцем капля крови, напоминающая крупную бисерину, Нисей поставил свою кружку на пол, после чего опустил к ней же поднос вместе с полуопустевшей миской и второй кружкой, которую Аояги был вынужден использовать как свою. Осколки его любимой чашки, прикрытые полотенцем, как и стеклянная россыпь бутылька из-под антисептика все еще лежали на полу кухни, ожидая, когда Акаме их наконец-то уберет. Нисей их убирать не собирался, зато он собирался сделать кое-что другое. С трудом сев на колени, поджав ноги под себя, Акаме поддался Аояги навстречу.
-Сеймей, - голос Нисея был тихим и заискивающим, тот самый тон, который он использовал, когда ему было что-то нужно. Сейчас Акаме нуждался во многом.  - Ты же можешь помочь мне больше, чем приготовив какую-то кашу, - глядя на Аояги снизу-вверх, потому что сейчас необходимо подчеркнуть значимость и лидирующую позицию Сеймея в их отношениях, как никогда.  - Тебе всего-то и надо, что поцеловать меня, ну или что-то еще, - Нисей говорил наигранно равнодушно, словно бы для Аояги было в порядке вещей раздавать поцелуи, объятья и... - чтобы поделиться со мной Силой и подстегнуть регенерацию. - да, за один час его раны не затянутся, не исчезнут они и через двадцать четыре часа, но, если срок томительного заключения сократиться, хотя бы на день - на два, Акаме и этому будет рад. - Ну так что? - осторожно скользнув рукой по сидению кресла на колено агнца.

Отредактировано Akame Nisei (24.06.2018 06:39)