У Акаме ужасно, просто отвратительно сильно чесался кончик носа, и ему никак не удавалось его потереться им о плечо. Приходилось беспомощно и смешно морщить нос в нелепой попытке избавиться от этого гадостного чувства. Связанные за спиной руки саднило в области запястий, а на смену покалывающей дрожи в кончиках пальцев уже как пять минут пришло полное бесчувствие. Нисей пытался сжимать и разжимать кулаки, но совершенно не понимал: выходит у него это или нет. По бетонному полу, на котором он лежал, рискуя отморозить почки, тянулись липкая прохлада и кислый запах мочи из ведра, в которое Акаме не без посторонней помощи помочился около часа назад. Несколько капель мочи попало на ботинки его "помощника", въевшись в них настойчивым запахом сортира, за что тот отвесил Возлюбленному увесистую оплеуху, от которой голова Нисея безвольно запрокинулась назад, норовя оторваться от шеи, как если бы он был тряпичной куклой. Краснота прошла, но Акаме еще чувствовал жар на своей щеке, которой он прижимался к полу. Вздохнув, отчего в воздух поднялась пыль, заметная в косом луче солнечного света, падающего из маленького окна, располагающегося чуть ли не под самым потолком амбара, Нисей перевернулся на спину, морщась от сковывающего все тело онемения. Стоило ему пошевелиться, как по телу покатился град, обжигающий мурашек, заставляющих Акаме болезненно кривить губы и жмуриться, подергивая плечами в нелепой и тщетной попытке скинуть с себя дрожь. Нисей устал лежать. У него по-прежнему чесался нос от едкого запаха мочи. Он почти не чувствовал своих пальцев, а веревки натерли запястье до бисерин крови, проступивших поверх ноющих обручей ссадин. Акаме ждал, когда его вздернуть за шкирку и поднимут на ноги, и в этом ожидании не было томительного нетерпения. Нисей боялся своего освобождения. Он подвел своего агнца, а Аояги Сеймей никогда не прощает ошибок. Ожидание было мучительно. Акаме устало прикрыл глаза. Ему следовало послушаться Сеймей хотя бы в этот раз. Он действительно бесполезен.
Три дня назад, сидя на кухне, Аояги обсуждал по телефону с Ямамото возможность взлома сети Семи Лун и получения доступа к архивам Минами, который, если верить информации из секретных каналов Сеймея, нашел способ раскрывать дремлющий потенциал пар. Нисею следовало бы, молча, драить пол и не вякать из-под стола, куда он забрался, чтобы оттереть прилипшую к паркету кляксу вишневого джема, но сказанные недавно Аояги слова о том, что он бесполезен, застряв в груди Акаме занозой, не давали покоя. Ему хотелось доказать обратное! Нисей попытался объяснить, что Рицу-сенсей не такой придурок, каким Сеймею хотелось бы его видеть, и точно не станет хранить всю важную информацию на общем сервере. Скорее уж у себя под подушкой - Акаме понравилась его шутка, Аояги предпочел сделать вид, что он ее не заметил. Проигнорировать же настойчивое желание стража помочь, проникнув в кабинет Минами, чтобы выкрасть информацию, у Аояги, увы, не получилось. Обреченно вздохнув, как если бы каждым своим словом Акаме разочаровывал его все сильнее в своих умственных способностях, Сеймей заставил его вылезти из-под стола и встать перед ним, после чего на протяжении пятнадцати минут разжевывал Нисею все минусы его планы, как если бы эта была простая таблица умножения, а он - троечник из второго класса не понимающий элементарных вещей. Снисходительный тон агнца, его нежелание принять помощь, недовольный бубнеж Ямамото из телефонной трубки, на разговор с которым Аояги то и дело отвлекался - все это буквально дробило самолюбие Нисея на части раскаленным шилом. Сколько бы он ни ошибался, как бы сильно ни косячил, но Сеймей никогда прежде не отстранял его от дел. Что изменилось? Он стал бесполезен... Акаме открыл глаза и сдавленно охнул, когда его, схватив за шкирку, дернули вверх, заставляя встать на негнущиеся ноги. Колени предательски дрожали, и за короткий путь до амбарной двери Нисей споткнулся о собственные ступни не менее десятка раз. Он не испытывал облегчения. С каждой пройденной секундой в нем рос и крепчал страх. Не доходя до двери, Акаме остановился. Ему хотелось развернуться и кинуться от двери прочь, спрятаться в тени угла, зарывшись в его прохладе. Аояги был рядом, и он был им недоволен.
Юрио должен был прикрывать его, сказав, что ему нездоровится и он отправился спать, если вдруг Сеймей, что мало вероятно, поинтересуется его отсутствием, пока они с Ямамото будут взламывать компьютеры Лун. Юрио обещал помочь, хотя и не разделял энтузиазма Нисея по поводу самовольного проникновения в святая святых Минами. Страж Бескровных должен был его понять, и Юрио понимал и разделял страстное желание Акаме доказать, что он не пустое место, не дополнение к агнцу, что он тоже что-то да значит, а потому не отговаривал Нисея, с усилием проглатывая возникшие сомнения и беспокойство. Как Акаме и ожидал, его не хватились. Вот только от этого было досадно и обидно, а не радостно. Иногда собственная правота бывает куда болезненнее, чем совершенная ошибка. Быть может, вспомни о ней Сеймей чуть раньше, и ничего бы этого не случилось. Проникнуть на территорию Семи Лун оказалось непросто, но все же реально. Проблемы возникли в тот самый момент, когда Нисей, взломав дверь в кабинет Минами, начал рыться в его компьютере. Своими поисками Акаме, даже не осознавая этого, доставлял Сеймею и Ямамото массу проблем. Вот только, даже не сиди Нисей за компьютером, навряд ли парочке агнцев удалось бы отыскать нужную им информацию. Как Акаме и думал, Рицу хранил последние разработки Семи Лун на папке вне общего сервера. Отыскать ее было не так уж и просто, понадобилось время, чтобы нужная папка высветилась в открытом компьютерном окне. Теперь дело оставалось за малым - вставить флэшку в USB-разъем, что Нисей и сделал... В эту же секунду компьютер Минами взревел, а по залившемуся чернотой экрану заструились потоки цифр. Выдернув флэшку, Акаме вылетел из директорского кабинета в залитый светом фонарей коридор. Его поджидали.
Зажмурившись, Нисей прижал ладонь ко лбу, прикрывая отвыкшие от яркого света глаза, когда его сильным от нетерпения толчком в спину заставили переступить порог и выйти из амбара, в котором он провел последние сутки. Пошатнувшись, Акаме все же удалось удержать равновесие и не упасть в грязь лицом в прямом и переносном смыслах. От амбара, в который его привезли еще на рассвете, до проезжей дороги, тянущейся от самого Токио через всю окраину, вела тропа, на середине которой его уже ждал Мимуро. Акаме попробовал выдавить из себя улыбку. Видеть мордень Муро было куда приятнее, чем хмурую и вечно постную мину Ямамото.
-Все как договаривались, - Мидори Араи крепче сжал тощее плечо Акаме, подтаскивая его к обозначенному месту "сделки". - Сперва информация. - протянув свободную руку вперед, агнец Бездыханных отпустил Нисея не раньше, чем Мимуро передал ему флэшку. Не говоря больше ни слова, Араи, оттолкнув от себя Акаме, чуть ли не рухнувшего в руки Муро, развернулся, направившись в сторону ожидающего его у амбара автомобиля.
-Мои руки, Мимуро. - опомнившись, агнец Бесстрашных поспешил развязать тугие узлы, впившиеся в бледную кожу запястий. Веревки больше не стискивали кистей Нисея, но тот все равно не чувствовал своих рук, когда подходил к стоящей на обочине машине. Связь больше не визжала, как ночью, когда Сеймей призывал его к себе, заставляя все тело Акаме содрогаться в болезненной от бессилия судороге от того, что он не мог исполнить приказ своей жертвы. Облизав губы и нервно сглотнув, Нисей проследил за Мимуро, огибающим автомобиль, чтобы сесть на водительское сидение, взглядом: - Ты один? - в вопрос невольно проскользнула надежда, но Муро ничего не ответил, залезая в машину. Задержав дыхание, словно готовясь к прыжку в ледяную воду, Акаме последовал примеру Мимуро. Воздух в салоне был невыносимо тяжелым, будто бы налитый свинцом: - Привет, Сеймей...

Отредактировано Akame Nisei (29.05.2018 20:14)

Сеймей не ругался, и это было самое страшное. Тишина давила на плечи и сдавливала горло предчувствием скорой катастрофы. Откинувшись на спинку автомобильного сидения и прищурив глаза, Нисей, потирая ноющие ссадинами запястья, смотрел на проносящийся мимо пейзаж за окном сквозь узкую щель меж неплотно сомкнутых век. Съехав по сидению ниже, Акаме уперся острыми коленями в спинку пассажирского сидения напротив себя. Нисей заметно нервничал, и какую бы позу он не принял, продолжал ощущать на себе обжигающие покалывание нескрываемого разочарования Аояги. Хотелось оправдаться. Слова уже пощипывали язык, почти срываясь с него, но Акаме сильнее сжал челюсть, прикусывая нижнюю губу. Его все равно не услышат. А, если и услышат, то не поймут. Он мог кричать, разрывать от натуги свои голосовые связки, срываться в иссушающие душу истерики - это ничего бы не изменило. Не имеет смысла, что он хотел и какую задачу перед собой ставил, он подвел Сеймея, а это единственное, что имеет значение. Повернув голову и зажмурившись, Нисей уткнулся носом в угол между сидением и окном, пряча лицо. Он пробовал уснуть. Сон помог бы ему скрыться от стрекочущего в воздухе напряжения, но сколько бы Акаме не сжимал веки до рези в глазах и цветных расплывающихся перед мысленным взором кругов, заснуть не получалось. В неровной и шероховатой темноте перед своими глазами Акаме не чувствовал себя в безопасности. Молчание обволакивало его липкой и вязкой патокой, заползало в уши, нос и горло. От него было тяжело дышать, и Нисей практически задыхался от собственного бессильного безмолвия, не в силах выдавить из себя ни единого слова в свою защиту. А что он мог сказать? Что думал, что так будет лучше? Что только хотел помочь? Что ему жаль? Это звучало чертовски жалобно даже в виде мыслей.
Тряхнув головой, отчего на его лицо упали грязные и скатавшиеся за сутки черные патлы, Акаме открыл глаза и посмотрел в окно. Они уже въехали в город, и сейчас Мимуро, обгоняя редкие автомобили, ехал уже по знакомым Нисею улицам. Еще пятнадцать минут. Не больше. Внутри все испуганно и болезненно сжалось, и Акаме почувствовал, как к горлу подступает горький ком. Его мутило. Пальцы с нервно обкусанными ногтями впились в обивку сидения до побеления костяшек, оставляя на ткани полукруглые блеклые отметины. Мимуро повернул на очередном светофоре, успевая проскочить в самую последнюю минуту до того, как цвет изменился на красный. Какого черта, он так торопится?! Неужто не терпится вернуться к малышке Мэй? Нисей непроизвольно почесал щеку. Осталось не больше пяти минут. До чего? Акаме старался об этом не думать.
Мимуро довез их до самого подъезда. Сеймей вышел первым, Нисей немного замешкался, заметив движение губ Муро в зеркале заднего вида, но агнец Бесстрашных, так ничего и не сказал, лишь неуверенно улыбнулся самыми уголками губ, поймав пристальный взгляд Акаме, направленный на него, в отражении зеркала. Так улыбаются осужденным, идущим на электрический стул, или больным при смерти. Ну, спасибо, Мимуро. Выйдя из машины, Нисей сдержался от того, чтобы хлобыснуть дверью и, бросив сухое прощание себе под ноги, побежал следом за Аояги, уже входившим в подъезд. Тишина и удушливое молчание не покидали их, следуя по пятам тенью. Акаме хотел и между тем боялся их прогнать.
Зайдя следом за агнцем в квартиру, Нисей в кой-то веки без лишних напоминаний со стороны Сеймея снял обувь там, где ее и положено снимать – у входной двери. Нагие ступни моментально облизал сквозняк, заполнивший квартиру из раскрытого кухонного окна. Аояги направился в спальню, и страж потянулся за ним следом, как если бы был привязан к агнцу невидимой, но прочной нитью. Хотя почему "как"? Переступив порог, Акаме замер в нерешительности, переминаясь с ноги на ногу. Аояги продолжал молчать - уж лучше бы он разорался или привычно проехался по и без того покрытому трещинами самолюбию Нисея, как это было всегда - а когда наконец-то разжал губы, приторная сладость его речи пугающим холодом окатила Акаме, заставляя его поежиться. Этим ласковым тоном можно было легко обмануться, но Нисей слишком хорошо знал свою жертву. Облизав губы, страж Возлюбленных сделал несколько шагов, подходя к кровати. Он неотрывно смотрел на Аояги, пока не замечая постороннего в комнате. Весь мир Нисея съежился до Аояги Сеймея и его приказов. Подняв руку, Акаме почесал шею в бесплотной попытке ослабить сжимающий шею иллюзорный ошейник. Поломанные ногти оставили на бледной коже вспухшие розовым плоские полосы, что начали бледнеть, спустя пару мгновений. Сеймей терпеливо ждал. Расстегнув худи, Нисей откинул его на край кровати, после чего, сжав края футболки, стащил ее через голову. Обнаженная кожа покрылась мелкой дрожью, которую Акаме попробовал стряхнуть, передернув плечами. Обхватив себя одной рукой за бок, Нисей послушно отошел от кровати к стене. Аояги по-прежнему не ругался на него. Облизав пересохшие губы, Акаме с усилием попробовал протолкнуть скопившийся во рту страх вязкой и скудной слюной по горлу в желудок. Вышло отвратительно плохо. Нервно почесав бок, Нисей вытянул руки вдоль тела. На загривке, у самых корней волос, от напряжения выступила соленая испарина.
-С-сеймей. - Акаме устал от неопределенности. Она пугала и причиняла реальную, почти физическую боль, от которой хотелось поскуливать, прося прекратить. Нисей не умел ждать. Сегодня же ожидание было особенно мучительно. Повернув голову, Акаме обернулся, посмотрев назад поверх своего острого плеча в тот самый момент, когда присутствующий в спальне бесшумный гость наконец-то обозначил себя, выйдя из тени. Это было непривычно. Неправильно. Не в правилах Аояги было пускать посторонних в их дом. Нисей развернулся, натягивая опутывающую шею связь до ощутимой рези, готовой вспороть шею. - Кто это? - вопрос прозвучал надрывно и тихо, и Акаме едва узнал свой собственный голос.

Сеймей сделал вид, что не услышал вопроса. А Нисей не решился повторить его вслух. Проглотив вставшие поперек горла слова, Акаме вновь повернулся лицом к стене. Под пристальным потянутой туманной поволокой взглядом мужчины он чувствовал себя неуверенно и неуютно. Нисей не понимал, что происходит, пока Аояги не раскрыл рта. Уж лучше бы он и дальше молчал! Акаме было хорошо известно, кто занимал его место до того дня, как они с Сеймеем встретились. Аояги не гнушался сравнивать его с Агатсумой особенно в первое время, и эти вечное, неощутимое для самого Соби соревнование стало смыслом для Нисей. Как бы он ни старался, как бы хорошо себя ни вел, как бы проворно и быстро ни выполнял приказ, как бы ни был расторопен, перед ним извечно и неизменно маячил образ "идеального бойца", которым ему не суждено было стать, о чем Сеймей столь любезно и с завидной регулярностью напоминал, не позволяя Акаме забыть про его не_идеальность. Нисей ненавидел Агатсуму по множеству тысяч и сотне десятков причин, но больше всего за то, что Соби знал о том, что он никогда не узнает. Каким Аояги был раньше. Агатсума, украв место, которое, по мнению Нисея, принадлежало ему по праву рождения, вместе с этим присвоил себе и детство с юностью Сеймея, о которых Акаме ничего не было известно. И эта неизвестность была мучительна. Желая обладать каждой крупицей существа Аояги, Нисея не мог смириться с тем, что в годы становления Сеймей, как жертвы, рядом с ним был кто-то иной. Кто-то, кто превосходил Акаме во всем, являясь эталоном и образцом, который Нисею хотелось уничтожить, раз он не мог стать таким же. И это желание, и не способность Акаме, по причине его дурной природы и не менее дурного воспитания, вести себя так же, как вел бы Агатсума, вырывались из него ярким протестом против каждого сравнения и любой попытки обойтись с ним, как с первым бойцом Возлюбленных.
Нисею хотелось возразить. Он хотел оправдаться, назвав себя хорошим бойцом, ведь все, что он делал - всегда, в прошлом, настоящем и даже вчера - все это было ради Аояги. Но слова не шли из сдавленного спазмом и связью горла. Они расцарапывали его изнутри колкостью букв и шероховатостью складываемых из них фраз, заставляя Акаме снова и вновь облизывать губы и сглатывать слюну, чтобы хоть как-то смягчить саднящее горло. Но это не помогало. Внутри все болезненно сжалось, и липкая холодность пота испариной покрыла лоб Нисея, повернувшего голову, чтобы проследить за перемещением Сеймея поверх своего плеча. Акаме было глубоко плевать: кто этот мужчина и какие у него проблемы с распутными дочерьми. Его ничуть не волновали семейные неурядицы этого типа, вставшего подле Аояги, сжимая в руке тонкий и гибкий прут. До последнего Нисей надеялся, что Сеймей накажет его лишь этой жестокой игрой слов. Аояги просто хочет его напугать! Вот сейчас он велит мужчине уйти и забыть обо всем, что он видел. Еще секунда, и прут выпадет из рук на пол, так и не пройдясь по обнаженной спине огнем. Пара мгновений, и Сеймей заставит его опустится на колени, впившись пальцами в черные, грязные лохмы, чтобы с приторно нежной улыбкой, вселяющий ужас, пообещать, что в следующий раз он не остановит занесенную для удара руку. В следующий раз... Акаме, привычно солжет, сказав, что ошибок больше не будет, и она оба сделают вид, что поверили в это вранье. До следующего раза. Но страж Возлюбленных ошибся.
Громко вскрикнув, распарывая своим голосом воздух, Нисей выставил вперед руки, хватаясь пальцами за стену, чтобы не упасть. Боль лизнула его вдоль спины, оставляя за собой вспухший рубец, поверх которого заблестела кровавая роса. Больно. Второй удар не заставил себя долго ждать, и хлесткий свист настиг Акаме за мгновение до того, как боль обожгла его кожу, заставляя прогнуться в спине, скользя сломанные ногтями по обоям, оставляя на них царапины. Мужчина бил с оттяжкой. Боль приходила не сразу, а с небольшим опозданием, растягиваясь на долгие секунды после, когда прут уже отгибали для очередного удара. Повернув голову, Нисей прижался щекой к стене. Над верхней поддрагивающей губой блестели соленные капли пота. Сеймей стоял у порога комнаты и собирался уходить. Прут еще не коснулся спины Акаме, а тот уже почувствовал жгучую боль, раздирающую его изнутри и заставляющую беспомощно заглатывать воздух влажными от пота и слюны губами. Б-больно... Третий удар багрово полосой рассек два предыдущих пульсирующих болью следа, и Нисей осел на подогнувшихся в коленях ногах.  Ему не хватало воздуха. Он задыхался, дрожа всем телом и пытаясь выпрямиться, пока его не настиг очередной удар. Больно. Спина нестерпимо горела, и боль не утихала в коротких перерывах между ударами прута, пока мужчина постукивал им по своему бедру, позволяя Нисею и себе перевести дух. И эти глухие удары о плотную ткань брюк заставляли Акаме испуганно втягивать голову в плечи. Каждую секунду он ожидал удара, но боль впивалась в него в тот самый миг, когда Нисея ждал ее меньше всего.
-Сей... - четвертый удар, пройдясь по пояснице, вспорол имя агнца криком стража, кромсая его на буквы, - мей.

Семей остался. Впиваясь пальцами в стену и пытаясь подняться на предательски ослабевших ногах, Акаме задрал голову. Сквозь влажную пелену слез, застилающих ему взгляд, Нисей видел лишь темный и размазанный силуэт Аояги. Сколько бы Акаме ни силился, он не мог различить выражения лица Сеймея. Но может оно и к лучшему... Пятый удар выбил воздух из легких Нисея, пока тот, так и не успел подняться. Глухо вскрикнув, опалив криком свои кровоточащие от укусов губы, Акаме рухнул на колени, опуская голову и обхватывая себя руками за дрожащие плечи. Подушечки пальцев окрасились в багрово алый. Нисея колотило крупной дрожью. Он сдавленно и тихо всхлипывал, поджимая губы в ожидании следующего удара, но он все не следовал. Мужчина ждал. Вскинув голову и откинув с лица намокшие и прилипшие от пота ко лбу волосы, Акаме умоляюще посмотрел на Сеймея. Он получил половину ударов, урок был усвоен и понят, но Аояги молчал. Разжав пальцы, оставив от ногтей полукруглые отметины на своих плечах, Нисей, упершись ладонями в стену, начал подниматься. Его бедра дрожали, когда Акаме усилием воли заставлял себя выпрямить спину и развести сведенные болью плечи. Секунда, вторая, третья... Уже начинало казаться, что ударов не было целую вечность, и в следующее же мгновение Акаме задохнулся от боли, беспомощно раскрывая рот в беззвучном крике. Вязкая и липкая слюна, скатившись по нижней губе и подбородку Нисея, капала ему на грудь, пока он отчаянно пытался научиться снова дышать. Больно. Так больно, Сеймей. В седьмой раз плеть прошлась по спине, когда жгучая боль от предыдущего хлесткого удара еще не сошла. Одна волна накатила на другую, и Акаме, зашипев, сорвался на болезненный и протяжный стон, оседая из-за невольно подогнувшихся в коленях ногах. Обои перед Нисеям превращались в лохмотья. Осталось еще три  - капли крови обдали жаром сжимающую прут руку – два удара.
Во рту все пересохло. Ужасно сильно, почти мучительно и нестерпимо хотелось пить. Спина полыхала огнем. Акаме казалось, что он оглох от собственных криков, свиста прута и бешеного биения своего сердца, стучавшего где-то в висках. Если после первых ударов боль утихала в коротких паузах между ними, то теперь она никуда не исчезала. Болью была пропитана каждая минута, каждая ее десятая секунда, каждое мгновение. И любого, даже самого незначительного движения было достаточно для того, чтобы боль крысой с желтыми, обагренными кровью зубами, впилась в испоротую спину. Переступая руками по стене, сдирая пальцами куски разорванных обоев, Нисей поднялся на ноги. Горло саднило от криков, лоб блестел от колючих капель пота, ресницы отяжелели от скопившихся на них слез, кончики пальцев, перепачканные кровью, отчаянно хватались за стену, когда прут в девятый раз рассек воздух, распарывая кожу Акаме, как тонкую ткань. Подавившись хрипом, Нисей упал на колени, отбивая их о пол. Он больше не мог подняться. Тело не слушалось. В мире, окружающем Акаме, не осталось ничего, кроме боли. Десять. Нисей даже не вскрикнул, съежившись на полу и уткнувшись лицом в колени под последним ударом. Боль растекалась по телу. Сжигая спину, она обжигала и нежную кожу подмышек и шеи.
Его экзекутор, так и не произнесший ни единого слова во время наказания, столь же безмолвно покинул квартиру, беспрекословно подчинившись короткому приказу Сеймея. Акаме не двигался. Он боялся пошевелиться и был уверен, что никогда больше не сможет двигаться. Болью пропитала каждый миллиметр его тела. И Нисей не чувствовал вины. Только жгучую, горькую обиду! Аояги заговорил, обращаясь к нему, но Акаме не желал его слушать. Будь у него силы, он бы зажал уши руками и затряс головой, но сил у Нисея не было. Когда холодная влажность мокрого полотенца коснулась спины Акаме, моментально пропитываясь кровью, Нисей шумно втянул ртом воздух. Жар, поднимающийся от его выпоротой спины, должен был высушить полотенце за пару мгновений. Прохлада пропала, так и не принеся столь необходимого облегчения. Акаме не хотел видеть Сеймея. Отчаянно втягивая голову в плечи и жмурясь, он избегал его взгляда, пока холодные и цепкие пальцы агнца не впились в его подбородок, влажный и скользкий от слез и слюны, заставляя поднять голову и посмотреть в глаза. Сеймей был жесток. Ненасытен и глуп. Нисей отдал ему все, что у него было, а Аояги продолжал требовать с него то, что Акаме вручил ему в самую первую очередь. Верность. Нисей был непослушен, дерзок, капризен, порой не управляем и своеволен, и вместе с тем он был верен и предан Аояги настолько сильно, насколько ни могло ни одно живое существо быть предано другому. Даже эту ошибку, повлекшую за собой столь суровое наказание, Нисей совершил, пытаясь быть полезным.
-Не трогай меня. - глядя на Аояги исподлобья, Акаме хлестко ударил его по руке ладонью, отворачиваясь и скрываясь от агнца за каскадом своих черных и пропитанных потом волос. Вопрос остался без ответа. Всегда так рьяно и пылко требующий прикосновений Сеймея, Нисей впервые отверг их. Сухой и шершавый язык терся о зубы. Слова, даже короткие, давались Акаме с трудом.

Отредактировано Akame Nisei (03.06.2018 11:21)

Акаме еле сдержался, чтобы не огрызнулся. Язвительный комментарий по поводу того, что ему не пришлось бы учиться поворачивать голову на сто восемьдесят градусов, а Сеймею тратить время и силы на обработку ран, если бы кое-кто не решил поиграться в маркиза де Сада, пощипывал губы и кончик языка. Спина горела, осколки самолюбия и гордости покалывали кончики пальцев, а пересохший язык тщетно пробовал собрать с искусанных до крови губ, хоть какую-то влагу, когда Аояги, поднявшись на ноги, вышел из комнаты. Нисей не знал, что ему делать. Аояги наказывал его и раньше. Был ли он при этом жесток? Конечно. Справедлив? Увы, не всегда, по крайней мере, по мнению самого Акаме. Причинял ли он и раньше Нисею боль, пытаясь донести столь простую истину, что его слово является единственно верным и не подлежит обсуждению? Разумеется. Но никогда еще эта боль не была столь физически ощутимой. Унизительной и обидной. Сеймей предпочитал наказывать его словами, пренебрежением и демонстративным равнодушием, которые, подчас, было стерпеть куда тяжелее, чем пощечину и хлесткую оплеуху. До этого дня Нисей был уверен, что отмеренные и продуманные до последней буквы слова Аояги способны причинять боль, превосходящую физическую во сто крат. Похоже, он ошибался. От порки болело все. Боль, пропитывая кожу и мышцы, проникала глубже, впиваясь в растерзанную душу и заставляя ее кровоточить. Каждое неловкое движение отзывалось стреляющей болью не только в спине, но и в груди, вынуждая Акаме кривить губы и жмурится до рези в глазах. Нисей всегда свято верил, что способен простить Сеймею, что угодно. Любую болью, любое несправедливое и острое слово, любое пренебрежение, любое равнодушие, но сейчас уверенность в этом крошилась меж дрожащих пальцев Акаме, и он собирал оседающую невидимую пыль своей уверенности с пола, сжимая ее в кулаках, чтобы не потерять равновесие и не упасть. Когда Аояги вернулся в комнату, Нисей сидел все в той же позе, в какой он был, когда агнец вышел из спальни. Облизав губы, Акаме первым делом взял бутылку с водой и, открыв ее зубами, начал быстро и судорожно пить. Прохладные струи воды стекали по его шеи на грудь, оставляя за собой влажные разводы. Бутылка опустела в считанные секунду, не утолив жажду и на одну треть.
Сколько Акаме ждал, чтобы Сеймея был к нему внимателен и заботлив? Многое множество дней. Сейчас же, когда жертва аккуратно обрабатывал его раны и ссадины, Нисей не испытывал и малой доли той радости и счастья, которые обычны наполняли его во время прикосновений Аояги. Тихо и сдавлено шипя, опустив голову и обхватив зубами костяшку указательного пальца, Акаме прогибался под ватными дисками, смывающими кровь и отмачивающими багровые, запекшиеся корки в тех местах, где прут ударил особенно сильно. Отточенная забота Сеймея, несущая в себе лишь холодный расчет, не приносила облегчения. Боль сползала под кожу, проходила сквозь мышцы и наполняла собой сердце Нисея, хватающегося за половицы онемевшими от напряжения пальцами левой руки. Акаме заставлял себя терпеть. Терпеть приходилось теперь не только боль, но и заботу с прикосновениями Аояги, который, отложив в сторону ватные диски, коснулся раскрасневшейся спины первым туром бинтов. Бинты обхватывали Нисея за грудь и не давали нормально вздохнуть. Местами белоснежные полосы ткани вспыхивали от проступающих багровых клякс.
-Да, неужели? - темные брови насмешливо изогнулись, когда Нисей, повернув голову, посмотрел на Сеймея, решившего... Что? Проявить сочувствие? - Я не нуждаюсь в твоей жалости. - сила, скользнувшая от пальцев Аояги, теплом растеклась по спине, помогая боли уняться. Какая невиданная щедрость. Когда с перевязкой было покончено, Нисей поднялся на ноги. Его потряхивало и знобило. Подойдя к кровати, Акаме стащил с нее свое одеяло и, взяв подушку, зажал ее подмышкой. Пускай по-детски, пускай откровенно глупо, пускай истерично, но Нисей не собирался сегодня спать подле Сеймея. Тому, конечно же, все равно. Но Акаме делал это не для того, чтобы насолить Аояги, наивно надеясь, что он начнет его уговаривать остаться. Нет. Нисей просто не хотел лежать с ним рядом. Ни говоря больше ни слова, Акаме вышел из спальни. Благо в гостиной можно было расправить одно из кресел, что Нисей и сделал, отчаянно скуля от боли, сопровождающей каждое движение. Закончив с креслом, Акаме кинул поверх него одеяло с подушкой. Спать действительно придется на животе.
Но уснуть, вопреки всем надеждам, не получилось. Нисей кривился, кусал подушку, переворачивался с боку на бок, зарывался носом в угол кресла между спинкой и подлокотником, прислушивался к мерному тиканью часов на стене, но уснуть не получалось все равно. Порой он проваливался в дремоту, но быстро выныривал из нее в реальность, стоило ему перевернуться на спину. Боль и злость не давали покоя. Когда Акаме окончательно распрощался с попытками уснуть и сел в кресле, часы над его головой показывали полшестого утра. Оказывается, он достаточно долго боролся за попытку просто поспать. Чертовски хотелось курить. Встав с кресла, Нисей прошелся в коридор, где после тщательной ревизии своего пальто и куртки, полок и одного выдвижного ящика, пришел к неутешительной мысли - сигареты закончились. Недовольно выдохнув сквозь поджатые губы, Акаме обулся и, накинув на саднящие плечи, старую куртку Аояги, которую тот отдал ему еще на первой недели после неудачи при переезде, вышел из квартиры, захлопнув за собой дверь. Втянув голову в плечи и засунув руки поглубже в бездонные карманы, Нисей направился в сторону круглосуточного магазина. Зайдя в него и двинувшись вдоль стеллажей, Акаме, достав из кармана телефон, задумчиво посмотрел на его экран. Возвращаться обратно к Сеймею не хотелось. Выбрав сигареты и пачку чипсов, Нисей пошел к кассе, на ходу набирая Мимуро.
-Хай, Муро! - по ту сторону трубки раздался заспанный голос Мимуро и недовольной возглас Мэй, явно возмущенной воспитанием того, кто вздумал названивать ее агнцу в этот ранний час. - Я приеду. - Акаме никогда не спрашивал. Он просто констатировал факт, прекрасно зная, что Мимуро ему не откажет, несмотря на ярое и писклявое сопротивление со стороны Мэй. - Потом расскажу. - отсчитывая деньги и расплачиваясь с полусонной продавщицей, ответил Нисей на мелькнувшее в голосе Муро волнение. -Купишь выпить? - выйдя на улицу, Акаме, засунув чипсы в карман куртки, при этом знатно оттягивая его, закурил. - Хорошо. Буду через час. - нажав "отбой" и убрав телефон в задний карман джинс, Нисей зябко поежился.
-Фумико... - за сгорбленной спиной Акаме раздался взволнованный мужской голос, но Нисей не придал ему значения. - Фумико, куда ты собралась? - голос раздался над самым ухом Акаме, а в следующее мгновение сильные и жесткие пальцы впились в его плечо, вынуждая обернуться. - Ты еще и куришь, Фумико! - Нисей оцепенел. Это был тот самый мужчина, которого Сеймей привел в их квартиру. Он смотрел на Акаме остекленевшими глазами и с каждым словом все крепче впивался пальцами в его плечо.
-Ты обознался. - Нисей попробовал улыбнуться и скинуть с себя руку мужчины. - Я не Фумико. Разуй глаза, я даже не... - Акаме не успел договорить. Сильная и звонкая пощечина опрокинула его на землю. Подойдя ближе, мужчина нагнулся над ним, хватая руками за тонкую ткань куртки одной рукой, а второй принимаясь отвешивать оплеухи. Одну за другой.
-Как ты смеешь так разговаривать со своим отцом?! Дрянная девчонка. - и снова удар...
Нисей не пришел ни через час, ни через два, ни даже к обеду. Купленные бутылки пива отправились в холодильник под недовольное ворчание Мэй, не терпящей алкоголя в доме. Мимуро нервничал. То и дело хватаясь за телефон, он проверял входящие, но там из часа в час ничего не менялось. Он пробовал и сам позвонить Нисею, но тот упорно не брал трубку, а потом абонент стал вне зоны действия сети. Акаме никогда не отличался постоянством и мог забыть о назначенной встречи или попросту забить на нее, если у него не было настроения. Но только не в этот раз. Не выдержав мельтешения Мимуро из угла в угол, Мэй поймала его за руку, отнимая телефон, в котором парень уже мог прожечь дыру одним только своим взглядом.
-Может, они помирились? - единственной причиной, по которой Нисей мог загореться идеей прийти к ним в шесть часов утра, будучи трезвым, могло быть только одно - ссора с Аояги. - Сеймей поманил его пальцем, и Акаме все забыл. - Мэй хотелось спать. И желательно спать в объятиях Мимуро, который, замерев, отрицательно покачал головой. Мэй не могла понять: не соглашается он с ней или со своими собственными мыслями. - Тогда позвони ему. - устав от всего этого, Мэй ткнула Мимуро в грудь телефоном. - Аояги. - это была далеко не лучшая идея. Мимуро предпочел бы еще немного подождать, надеясь, что Акаме отзвонится или наконец-то явится, но...
-Аояги-сан, - дождавшись, когда Мэй, надув губы и громко возмущаясь тем, что какой-то странный тип волнует его больше, чем она, ушла обратно в спальню, Мимуро набрал Сеймея, - Нисей случайно не дома? - вопрос звучал до ужаса странно, и Муро сбивчиво попробовал объяснить, что они договаривались встретиться, но Акаме до сих пор нет.

Нисей пробовал увернуться от сыплющихся на него ударов, но выходило, откровенно говоря, плохо. Встав над ним и сжимая меж пальцев до побеления собственных костяшек ткань куртки, мужчина бил его по лицу снова и вновь до тех пор, пока Акаме, извернувшись, не ударил его коленом между ног. Воспользовавшись заминкой, Нисей вырвался из в миг ослабевшей хватки и дал деру настолько быстро, насколько ему позволяла сковывающая тело боль. Выронив по дороге пачку сигарет, Акаме резко завернул за угол - до дома оставались считанные метры - когда его резко дернули за волосы, впиваясь пальцами в густую, нечесаную капну и оцарапывая кожу головы нервно обкусанными пальцами. Окрасив подворотню, в которую он успел влететь, гулким вскриком, Нисей болезненно скривился, глядя в лицо мужчины, вдавливающего пальцы ему в головы. Больно. Не разжимая пальцев, мужчина заставил Акаме задрать голову и привстать на мысках покрывшихся пылью и грязью от беготни по переулкам кроссовок. Взгляд мужчины был потянутой туманной поволокой, и не естественно серые глаза смотрели куда-то сквозь Акаме. Атсуши Кондо видел перед собой не молодого человека, а свою старшую шестнадцатилетнюю дочь, Фумико, длинные, смоляные волосы которой он накручивал на свой кулак, заставляя девушку морщиться от боли и тихо вскрикивать. Атсуши еще слишком хорошо помнил и свист прута, и крики "дочери", и ту власть, которую он испытывал над ней в минуты наказания. Власть, отозвавшуюся внутри него странным и недопустимым для отца возбуждением, которое ему хотелось испытать вновь.
-Фумико, ты очень сильно расстраиваешь меня, - выдохнув обвинение в лицо Нисея, Кондо ощутимо тряхнул его, впиваясь левой рукой в острое предплечья и наконец разжимая пальцы, наверняка, оставившие полукруглые вмятины на голове. - Мы поговорим дома. - и предупреждая новые попытки вырваться, Атсуши ударил "Фумико" головой о серую безучастность кирпичной стены дома. - Так-то лучше. - подхватив обмякшее тело, Кондо потащил Нисея в сторону остановки. Автобус не заставил себя долго ждать. Кондуктор и редкие утренние пассажиры не задавали вопросов, но Атсуши все равно прокручивал в своей голове ответы на возможное любопытство окружающих. "Это его дочь". "Да, молодежь сейчас ничего не смыслит в приличиях". "Напилась, дрянь". "Он обязательно с ней поговорит" - Кондо повторял эти фраз едва слышно, беззвучно шевеля губами, усевшись на заднее сидение в автобусе и усадив "Фумико" рядом с собой, устроив ее голову у себя на плече. Мысль о том, что уже совсем скоро он займется воспитанием дочери, которая, похоже, не уяснила урока, приятно будоражила Атсуши, и он счастливо улыбался, поглаживая бесчувственного Акаме по волосам, пропитавшимся и слипшимся на правом виске от крови.
Нисей пришел в себя, когда Кондо тащил его по лестнице на веранду частного дома. Ноги подгибались и, запинаясь друг о друга, затрудняли движение. Акаме поморщился от ноющей боли в правом виске, выстрелившей сквозь всю голову, когда ключ с громким щелчком повернулся в замке и дверь открылась. Это был совершенно обычный дом самой обычной семьи. На выкрашенных в нежно-лиловый цвет стенах висели фотографии, с которых Нисею счастливо улыбалось семейство Кондо, на тумбочке у входной двери стояла ваза с лилиями, от которых воздух пропитывался сладковатым запахом, на полу валялись забытые ребенком - скорей всего младшей дочерью Атсуши - игрушки, о которые Акаме чуть было не запнулся, когда Кондо потащил его в сторону лестницы, ведущей на второй этаж. В доме было тихо. Никто не встречал отца, пропадавшего целый вечер и ночь, не вскакивал с кровати и не выбегал в коридор, кутаясь в халат и беспокойство. Дом был молчалив и... Пуст. Нисей мог только догадываться о том, где сейчас остальные члены со счастливых семейных фотографий, фальшиво улыбающихся ему и со стен второго этажа, но Акаме предпочитал волноваться лишь о своей собственной шкуре. Упершись ногами в пол, Нисей только задрал ковер, когда Атсуши, открыв первую дверь налево, толкнул его в комнату, розовые стены которой были увешаны плакатами с поп-группами, а полки завалены причудливыми мягкими зверьми, напоминающими химер, порожденных больным разумом. Это комната явно принадлежала девочке-подростку.
-Фумико, ты совсем не ценишь того, что я и мама тебе даем, - опрокинув Акаме на кровать, Кондо прижал его лицом к мягкому ворсу ярко-зеленого покрывала. - Неблагодарная дрянь, - Нисей не успел ничего сделать, как Атсуши, продолжая одной рукой прижимать его за шею к постели, второй грубой и резко сдернул штаны, не расстегивая и оцарапывая ширинкой нежную кожу бедер. - Но я научу тебя уважать родителей. - над ухом щелкнула пряжка ремня, и в следующее мгновение бледную кожу на заднице Акаме обожгло тянущей болью.
Это продолжалось несколько часов. Кондо бил Нисея, пока у него не уставала рука. Он отдыхал около получаса, а затем все начиналось вновь. Атсуши достаточно быстро надоели крики и ругательства "Фумико", и он заткнул ей рот удачно попавшимся под руку шарфом. Обвив голову Акаме красным атласом, Кондо запихал тугой узел ему в рот, перед этим хорошенько ударив по щеке до пульсирующего болью красного следа. Атсуши все было мало. Он наказывал дочь за шестнадцать лет полного потворства ее капризам и желаниям, выуживая из памяти каждую ошибку, каждую провинность, каждое грубое или неуважительное слово, которые он ей столь неосмотрительно прощал. И к чему это привело?! Его дочь, малютка Фумико, в которой он не чаял души, лишилась ушек в шестнадцать лет. И даже в тот день, когда это стало известно, он не нашел в себе злости и силы, чтобы хотя бы отчитать ее! Теперь же она получит сполна. Сдавленно застонав Акаме свалился с кровати на пол. Руки Атсуши дрожали от усталости, и последние несколько ударов он наносил ногами. Пинки прилетали в лицо, грудь и живот, расползаясь по ним уродливой болью.
-Что ты сказала, Фумико? - склонившись над Нисеем, Атсуши ослабил впивающийся в его рот узел и наклонился чуть ниже. В следующую секунду лицо Кондо, утеряв всю краску, испуганно вытянулось, превращаясь в гротескную маску, лишь отдаленно напоминающую его лицо. Мужчина резко вскочил, переводя испуганный взгляд с хрипящего и бьющегося в конвульсиях тела дочери на свои руки, багровевшие от пятен ее крови. Прижав ладонь к перекошенному от ужаса лицу, Атсуши затравлено закрутил головой по сторонам - вся комната была залита кровью. Ей были пропитаны обои, игрушки, плакаты, кровать Фумико. А воздух тяжелый и соленный на вкус, словно был наполнен металлом. - Фумико! - Кондо кинулся к дочери и, обняв ее за плечи, принялся  трясти, в тщетной попытке привести в чувства. Голова Фумико безвольно обвисла, упав ей на грудь. Издав истошный вопль, Атсуши прижался ухом к груди дочери, но напрасно он вслушивался в тишину. Сердце Фумико было безмолвно. Хрупкое, еще не утерявшее детских черт тело выпало из обессиленных рук мужчины. Сидя на полу, Кондо обливался слезами, держа в руках подушку.
Акаме сидел в углу, обхватив себя за сожженные болью бока, и тяжело дышал. Это заклинание отняло у него слишком много сил. Держась за стену, Нисей поднялся на ноги и двинулся в сторону выхода из комнаты. Он не старался быть осторожным. Атсуши оглох от собственного горя и безумия. Спускаясь по лестнице, Акаме краем уха отметил, что мужчина вышел из комнаты дочери, но не придал этому особого значения. Нисей был уже у входной двери, когда на втором этаже раздался звук выстрела. Спокойной ночи, daddy. Обескровленные губы Акаме скривились в жестокой усмешке, когда он вышел из дома Кондо. Солнце, которое, казалось, совсем не давно оторвалось от горизонта, теперь катилось к закату. Прошел целый день, ха... Не останавливаясь несколько кварталов, Нисей позволил себе перевести дух лишь тогда, когда, по его мнению, он отошел достаточно далеко от дома Атсуши. Обессиленно упав на лавку у автобусной остановки, Акаме закрыл лицо руками. Сидеть было больно. Идти было больно. Дышать было больно. Все сопровождалось болью. И Нисей не знал, что ему с этим делать. Рассеяно ударив себя по карманам, он вспомнил, что сигареты потерял еще в подворотне, а его нескончаемо трезвонящей телефон Атсуши разбил, когда они выходили из автобуса. Зажмурившись, Акаме поправил сползшую с плеч куртку Аояги, жесткая ткань которой неприятно терла содранные до крови плечи. О больнице не могло быть и речи. У него не было документов, да и не в его положении туда соваться. Юрио? Мимуро? И как к ним добраться? На автобусе за доброе слово не возят. Сеймей... Стоило имени агнца лишь окрасить мысли Нисея, и связь взбудоражено зазвенела. В кой-то веки он и Аояги думали об одном. О друг друге. Сеймей звал его. Какая неожиданность! Акаме усмехнулся через силу. Он не был уверен, что сможет телепортироваться. Слишком много сил было потрачено на то, чтобы сбежать от Атсуши. Нисей не хотел видеть Сеймея, и не был уверен, что тот захочет видеть его таким.
"Сеймей, - мысль устало скользнула по связи. Даже думать Акаме было весьма болезненно. Нисей любил, когда Аояги ухаживал за ним, он буквально выклянчивал у него внимание и заботу, когда подхватывал очередную простуду или был изнурен сражением. Сейчас же все было иначе. Акаме казался себе жалким, и он не хотел, чтобы Сеймей видел его таким, испытывал жалость и думал о том, что Нисей для него слишком слаб. Связь требовательно впивалась в руку, ожидая выполнения прямого приказа. - Я... - мысли запутались друг в друге, когда обессиленный Акаме начал терять сознание. Тряхнув головой, Нисей вернул себя в реальность. На долго ли? - Занят. Снюхаемся завтра," - отголосок шутки потонул в болезненном возмущении Связи, когда Акаме наложил на нее блок. Согнувшись пополам, Нисей зажал голову между руками. Его мутило. До ушей, сквозь прижатые к ним ладони, доносились голоса стоящих неподалеку людей. Акаме стал привлекать к себе слишком много внимания. Встав с жесткой скамьи, Нисей пошел в первое пришедшее на ум место, где он мог спокойно поспать, забившись в угол, не привлекая к себе внимания. Автовокзал.

До автовокзала Акаме добрался без происшествий. Спустившийся на город вечер плавно перетекал в теплую, но достаточно ветреную ночь, заставляющую Нисея сильнее запахивать полы тонкой куртки Сеймея. Акаме хотелось бежать, не застревая под пристальными взглядами поздних прохожих, принимающихся обмениваться шепотками, стоило ему только попасть в поле их зрения, но сил на побег у него попросту не было. Приходилось терпеть. И обжигающую кожу любопытные взгляды, и чересчур громкий шепот, режущий по ушам своей бестактностью, в ответ на которую хотелось огрызнуться, но Акаме сдерживался, и даже робкие попытки помочь, сказанные тихим и неуверенным голосом. Нисей чувствовал себя зверем, загоняемым со всех стороны острыми пиками. Нежели у людей не было собственных проблем, что они так озаботились самим фактом его существования?! Войдя на вокзал, Акаме первым делом направился в сторону туалета. Дождавшись, когда последний мужчина покинет кабинку, Нисей, раскрыв кран в раковине на полную мощность, прижался к нему своими разбитыми и саднящими от боли губами, пытаясь унять мучащую его все это время жажду. Акаме пил быстро, давясь собственной жадностью, и никак не мог напиться. Оторвавшись от крана, Нисей шумно втянул воздух ртом, пытаясь перевести дыхание. Бросив взгляд в мусорное ведро, Акаме достал из него пустую бутылку из-под минералки. Сполоснув ее, Нисей заполнил бутылку холодной водой, он старался не думать о том, что до него из бутылки уже кто-то пил. Обтерев горлышко рукавом куртки, Акаме закрыл бутылку и вышел из туалета как раз перед тем, как в него вбежал, чуть было не снеся его с ног, красный, как омар после варки, мужик.
Выйдя из туалета, Нисей двинулся в сторону зала ожидания, на ходу рассматривая яркие экраны, на которых высвечивались номера автобусов и сроки их прибытия. Будь у Акаме деньги, он бы, наверное, сел на первый попавшийся автобус и уехал куда подальше. Но денег у Нисея не было, зато была измятая пачка чипсов, которую Акаме открыл, заняв место в одном из дальних углов зала. Почти все чипсы превратились в крошку. Запуская руку в пакет, Нисей собирал горсть сырных чипсовых крошек, а затем слизывал их с ладони, отгородившись от всего мира каскадом черных волос. Зажимая пакет между бедер, Акаме то и дело присасывался к стремительно пустеющей бутылке, а затем снова запускал мокрую от слюны и воды руку в пакет, пока тот не опустел. Скомкав упаковку из-под чипсов в до ужасного громко и противно хрустящий ком, Нисей прицельным броском отправил его в сторону мусорного бака и, разумеется, промахнулся. Пришлось подниматься под неодобрительными взглядами сидящих неподалеку пожилых женщин - и куда они только собрались? - и выкидывать пакет, как полагается. Разобравшись с мусором и убедившись, что после этого старухи потеряли к нему всяческий интерес, Акаме вернулся в свой облюбованный угол. Ужасно хотелось спать. Нахохлившись и втянув голову в плечи, Нисей посильнее зарылся в куртку Сеймея и закрыл глаза. Боль накатывала волнами. Почти исчезая, она неожиданно обхватывала собой все его тело, проступая испариной на лбу и срываясь с прокушенных губ судорожно-сдавленным стоном. 
-Молодой господин, - пальцы, обтянутые белоснежные перчатками, еще не успели коснуться острого плеча Нисея, как он, вздрогнув, раскрыл глаза и инстинктивно дернулся в сторону, вытирая с губ проступившую во время сна слюну. Над ним стоял полицейский, ненамного старше Аояги, и приторно улыбался той самой вежливой улыбочкой, за которой обычно скрывали непомерную усталость и отвращение. Акаме доводилось видеть такие улыбки. - Позволите, посмотреть Ваш билет и документы? -  голос полицейского был ласковым и участливым. Казалось, что он готов купить билет попавшему в передрягу бедолаге в любой конец Японии за свой счет, но на деле, узнав, что у Нисей нет ни билета, ни документов, полицейский сжал его плечо жесткой хваткой и, не снимания лица дежурно вежливой улыбки, попросил пройти за ним в участок. Акаме подчинился. В конце концов, а что ему еще оставалось? Ничего плохого он не сделал. Ну пожурят его, погрозят пальцам, он пообещает, что подобного больше не повторится, и его отпустят. Ведь так? Оказалось, что нет.
-Я буду вынужден задержать Вас на пятнадцать суток, а то и больше, если мне не удастся установить Вашу личность, - полицейский устало повторял эту фразу уже в десятый, если не в тысячный раз, глядя на сидящего перед ним молодого человека, у которого сегодня явно выдался не самый лучший день его жизни. Парень, назвавшийся "Акаме Нисей", но не способный ничем это подтвердить, выглядел, откровенно говоря, отвратительно. Его не мешало бы показать врачу. Но, увы, в уставе о подобном не было ни слова, а Фудзивара Рэн привык четко следовать каждой букве правил. Вот только ночью приверженность закону слабела. Сказывались усталость и прерванный двумя старухами сон, застрявший меж постоянно слипающихся век. Какого черта, этот Акаме Нисей, вообще пришел на вокзал без единого документа? Рэн устало вздохнул и закурил. Ему не терпелось вернуться на жесткую койку, пока та еще окончательно не остыла, а приходилось нянчиться с каким-то побитым бродягой. Наверняка, какой-нибудь алкоголик или игрок, просаживающий все деньги матери в баре и за маджонгом. Пришлось надавить еще немного, приплести сменщика, который явится завтра и не будет так с ним миндальничать, хорошенько описать камеру и, наконец, соврать, что через пятнадцать дней из привокзального участка его направят следственный изолятор при тюрьме. А там дальше суд и все дела... Молодой человек сдался, неохотно назвав телефон некого Аояги Сеймея. Богатый папочка? Фудзивара презрительно хмыкнул, проводив Акаме в камеру и вернувшись на пост, чтобы позвонить Аоягину-сану. Ответили не сразу, и заспанный голос, насколько Рэн мог судить, был примерно одного с ним возраста.
Прошло чуть менее часа, когда дверь камеры снова открылась, и на ее пороге, освещенном неярким светом из коридора, появился Сеймей. Его пристальный взгляд казалось пропорол собой куртку и налипшие на лицо волосы. Нисей, поежившись, попытался спрятаться в тени камеры. В этот момент мысль о пятнадцати сутках показались ему не такой уж плохой идеей. Встав с койки, Акаме, молча, вышел в коридор, чуть вжимая голову в плечи, проходя мимо Аояги. Сидевший на посту полицейский, удалял отчет об аресте Нисея, не обращая на пару Возлюбленных никакого внимания. За пару щелчков мышкой пропали все сведения о том, что Акаме Нисей четвертого июня две тысячи шестнадцатого года был задержан на Токийском автовокзале. Когда все сведения были уничтожены, Фудзивара Рэн широко зевнул и, потянувшись, направился в небольшую каморку, служившую ему спальней. К утру он совершенно забудет об Аояги и Нисее, в памяти останутся лишь две ворчливые старухи, выдернувшие его из крепкого сна ради какой-то ерунды.
-Сеймей, - Акаме едва поспевал за агнцем. Боль не позволяла идти в привычном для Аояги темпе, - я не могу так быстро... - голос Нисея звучал жалобно и глухо.

Нисею пришлось поторопиться, морщась и сводя к переносице темные брови, отчего между ними залегала неглубокая продольная борозда. Каждое резкое и быстрое движение отзывалось болью в выпоротой спине, но Аояги и не думал замедлять темп. Акаме нагнал его уже на перекресте, где Сеймей остановился в ожидании такси. Машина не заставила себя долго ждать. Глухо поблагодарив Аояги, Нисей забрался на заднее сидение автомобиля и начал было двигаться, чтобы освободить место для агнца, но Сеймей, вопреки своей привычке, сел на переднее сидение. Акаме оставалось только устало передернуть плечами и откинуться на жесткую спинку сидения такси, тронувшегося с местами с легким визгом шин и понесшегося по залитым ночью улицам Токио, освещенного яркими неоновыми вывесками и желтыми квадратами окон жилых домов. Упершись виском в дрожащие от быстрой езды окно, Нисей прикрыл глаза. Яркий и завлекающий свет ночной жизни города неприятно бил по воспаленным от слез глазам, пробиваясь сквозь неплотно сомкнутые веки. Поморщившись, Акаме попробовал зарыться носом в ворот куртки, но окрик Аояги, напомнившего о том, что они почти приехали, заставил Нисея выпрямиться и часто заморгать, стряхивая с ресниц невольно выступившую росу слез.
Дом не спал. У подъезда их встречала компания школьников, испуганно дернувшихся, чтобы убрать сигареты, но быстро расслабившихся и потерявших бдительность, когда стало ясно, что это не чьи-то родители, а двое "педиков" из сто четырнадцатой квартиры. Окна многоэтажки приветливо светились ламповым желтым светом, скрывающим за собой семейные передряги и неурядицы. А подъехавший первым лифт пришлось уступить хихикающим молодоженам, которые не могли отлипнуть от губ друг друга на минуту. Они с Аояги вошли во второй лифт, и стоило его дверцам закрыться, как Акаме устало и обессиленно привалился к одной из стен жестяной коробки, обхватывая себя за ноющий бок. Семей молчал, и Нисей надеялся, что агнец позволит ему просто уйти спать, отложив все разговоры до утра. Но, увы, Аояги не любил откладывать разбор полетов. Акаме не хотел ни коротких, ни длинных разговоров, но его мнение, как и всегда, ничуть не интересовало жертву. Скинув кроссовки и куртку, сорвавшуюся с вешалки в следующее же мгновение, да так и оставшуюся лежать на полу, Нисей, невнятно прожевав у себя под носом "хорошо, Сеймей", пошел в ванную комнату.
Включив холодную воду, Акаме медленно и с невероятным трудом стянул с себя пропитавшуюся кровью и потом футболку. Бинты, около суток назад аккуратно стягивающие его грудь, были порваны и перемазаны кровью. Разматывать их Нисей не решался. Ему казалось, что стоит снять хотя бы один тур, и он тут же развалится, как если бы бинты были единственным, что скрепляло его части между собой. Расстегнув штаны, Акаме стащил их с саднящей и избитый до кровавых гематом задницы, сдавленно шипя и ругаясь сквозь зубы. Перешагнув, выступая из штанин, Нисей ногой откинул перепачканные кровью джинсы к грязному белью, сваленному у корзины для стирки. Из зеркала на стене на Акаме смотрело его избитое, уставшее и ослабевшее отражение, горбившееся от боли и намыливающее сальные и скатавшиеся волосы шампунем до душистой пены. Вонь, исходящая от его грязной головы, раздражала самого Нисея до зуда в собственных пальцев. Свербело где-то глубоко под ногтями. Смыв шампунь, Акаме старательно высушил волосы, чтобы вода не лилась с них на пол Ниагарским водопадом, и тщательно потер углом полотенца свой правый висок, оттирая с него запекшуюся багровой коркой кровь. Руки Нисея при этом предательски дрожали.
Отложив полотенце на край ванной, Акаме прошел в спальню, ежась от гуляющего по квартиле сквозняка. Зайдя в комнату, Нисей направился в сторону шкафа, раскрывая его и бросая взгляд на полки с аккуратными стопками одинаковых водолазок и брюк. Прошло уже несколько месяцев с момента их переезда, но одежды у Акаме так почти и не прибавилось. Деньги, которые он зарабатывал в магазине, тратились на повседневные нужды. Откладывать на "потом" Нисей попросту не умел. Сеймей же отказывался тратит свои деньги на одежду своему же стражу. Выбор был не велик. Засунув руку в одну из стопок, Акаме вытянул из ее середины серую рубашку на замке, отличающуюся от обычного спектра одежды Аояги на пару тонов и слегка растянутую в области локтей. Надев рубашку, кривясь от боли в потревоженной тканью спине, Нисей застегнул ее, пряча расплывшийся по животу отвратительной кляксой синяк, словно нарисованный всеми тонами синего цвета. Натягивать штаны на распухшую от побоев задницу не очень-то хотелось, но Сеймей не оценит ни голых ног, покрытых ссадинами, ни этой самой тощей задницы. Взяв первые попавшиеся джинсы, Акаме влез в них, радуясь хотя бы тому, что они ему несколько велики. Искать ремень не было ни сил, ни желания. Решив, что джинсы, открывающие половину задницы, если за ними во время не проследить, и так сойдут, Нисей, нехотя, поплелся на кухню. Обещание долгого разговора не сулило ничего хорошего. Вообще любые разговоры с Аояги редко привносили в жизнь Акаме хоть что-то хорошее.
Зайдя на кухню, Нисей неуверенно перемнулся с ноги на ногу, останавливаясь на пороге и облокачиваясь на дверной косяк. Он жутко устал и хотел спать, но боль, мечущаяся по телу, действовала отрезвляюще, не позволяя сомкнуть глаз. Акаме был уверен, что ему предстоит не разговор, а очередной монолог Сеймея, с перечислением всех его ошибок и косяков. Неужели с этим нельзя было потерпеть до утра? Инстинктивно отгораживаясь от Аояги, Нисей скрестил на груди руки, втягивая голову в плечи и прижимаясь распухшей от синяка щекой к плечу. Акаме все еще не разблокировал связь, предпочитая вариться в своей боли в полном одиночестве. Сеймей не выдержит. Навряд ли, он знает, что вообще может быть так больно.

Не говоря ни слова, Акаме прошел в кухню и, невольно морщась от болезненных ощущений в пятой точке, сел за стул. Пододвинув к себе кружку чая и сахарницу, Нисей первым делом осторожно попробовал чая языком и скривился. Совершено не сладкий. Приторная горечь чая без сахара неприятно облепила собой язык. Прихватив три кусочка рафинада, Акаме отправил их в кружку, наблюдая за тем, как аккуратные и ровные белоснежные кубики, пропитываясь влагой, темнеют и, разваливаясь на кусочки, бесследно растворяются в чае. Взяв ложку, Нисей застучал ею по бокам чашки, перемешивая чай с сахаром. Теперь его теплота отдавала приятной сладость. Сделав пару другую глотков, Акаме отставил от себя кружку, коснувшись пальцами промокшего от подтаявшего льда полотенца. Прохлада укусила Нисея за подушечки пальцев, а в следующую же секунду приятно прильнула к горящей щеке, успокаивая боль, растекшуюся поверх синяка, занимающего чуть ли не всю левую половину лица Акаме. Прикрыв глаза, Нисей наслаждался приятно холодным покалыванием на щеке. Откинувшись на спинку стула, он уперся затылком в стену, поднимая пакет со льдом чуть выше и прижимая его к разбитому виску. Сразу же несколько талых капель будоражащей холодностью скатились в его ухо, заставляя Акаме вздрогнуть, передернув плечами и открыв глаза. Правой рукой Нисей провел по контуру лица, собирая пальцами скопившиеся на подбородке капли воды, некоторые из которых, сорвавшись вниз, намочили рубашку на его груди.
Повернув голову и прищурившись, Нисей посмотрел на Сеймея, стоявшего у окна. Аояги не спрашивал его и даже не обращался к нему с предложением, он просто констатировал факт, не допуская ни единой мысли о том, что Акаме может не захотеть подпускать его к своей спине. Нисей не хотел. Он вообще хотел бы, чтобы Сеймей по выработанной годами привычке не обращал на него внимания, свято веря в то, что у Акаме все заживает как на собаке. Самостоятельно, быстро и без посторонней помощи. Аояги был последним человеком, кому бы Нисей хотел показывать свое унижение вспухшими полосами от ремня, пересекающее спину и тянущееся до задницы с бедрами. Боль, въедаясь под кожу, становилась частью Акаме. Он привыкал с ней двигаться и дышать.
-А я не хочу, чтобы ты об этом знал, - опуская на стол полотенце с пакетом, заполненным тающим льдом, и тяжелый взгляд, признался Нисей, не решаясь смотреть на Аояги. Он винил его в том, что произошло. Если бы Сеймей не вздумал играться в игрушки, до которых он не дорос, корча из себя Минами Рицу, ничье скрытые и потаенные желание обладать своей дочерью не проявились бы наружу, а кое-чья спина оставалась бы целой и здоровой. Не глядя на Аояги, Акаме провел указательным пальцем по кайме кружки. Он нервничал под пристальным взглядом агнца, желающим услышать грязную и постыдную правду, которой Нисею совершенно не хотелось делиться, а, потому тщетно пытаясь успокоиться, старался придумать куда ему деть руки. - Все болит. - равнодушно пожав плечами, холодно произнес Акаме, касаясь мокрыми пальцами щеки, слегка поглаживая ее, а затем спускаясь пальцами ниже и облизывая их влажные подушечки сухим и шершавым языком. Нисей хотел, чтобы Сеймей оставил его в покое. К чему весь этот глупый фарс и игра в заботу после того, что Аояги устроил почти сутки назад? Акаме было больно. Но его сжирала не только физическая боль, обтягивающую спину и задницу, изнутри Нисея обгладывала жгучая обида. Сеймей разжевал ему свое недовольство, но это не отменяло того факта, что Акаме считал, что не был виноват настолько, чтобы его пороли как какого-нибудь там Агатсуму. Бойца Возлюбленных обижало даже не само наказания - возможно, пускай и нехотя, но Нисей понимал, что поступил глупо и необдуманно, не только подвергнув себя риску, но и сорвав план Аояги - а выбранный для этого метод. Нет ничего оскорбительнее и болезненнее для гордости, чем порка.
Выдохнув сквозь неплотно сомкнутые губы, Акаме устало положил голову на стол в опасной близости от чашек, одна из которых была заполнена сладким чаем, а вторая горьким кофе, от которого поднимался тонкий аромат, забивающийся в нос. Черные, тяжелые от влаги волосы чернильным водопадом скатывались со стола вниз. На кончиках волос поблескивали капли воды, тяжелея они падали вниз и бесшумно разбивались о пол. Несколько темных прядей лежало на сгорбленной спине Нисея, отчего рубашка под ними промокла и проступили контуры порванных злость Кондо бинтов.
Заблокированная связь, чувствуя близкое присутствие жертвы, неприятно звенела в ушах, вынуждая Акаме морщится, отчего на его переносице возникали мелкие, продольные складки. Сеймей хотел помочь... Тонкие губы дрогнули, расплываясь в усмешке. Помочь, пф. В ответ на очередной требовательный звон, отдающийся болью в разбитом виске, Нисей снял блок, позволяя наполняющей его боли хлынуть по дребезжащей связи и разделиться на двое. Просил, Аояги? Тогда получай.